Гусев не стал убирать телефон и погрузился в интернет.
Новая система правосудия была принята десять лет назад, как альтернатива телефонному праву и игре «кто больше занесет судье». Народ судебную реформу поддержал, очевидно, рассудив, что лучше уж так, чем вообще никак, и хуже от этого вряд ли станет. Молодые честолюбивые адвокаты, чья карьера застопорилась ввиду наличия старших коллег, расхватывающих самые выгодные дела, тоже оказались не против новой инициативы. Возражали только сами старшие коллеги, обладавшие богатым опытом, острым умом, энциклопедическими познаниями, но слишком немощные телом и дравшиеся последний раз около полувека назад.
На какое-то время ситуация действительно изменилась, деньги и административный ресурс перестали решать, и у обычного человека появились реальные шансы выиграть дело против огромной корпорации, но, как и следовало ожидать, долго такое положение дел просуществовать не могло. Как только наступила определенность и засияли звезды новой адвокатуры, корпорации тут же прибрали их к рукам, и все вернулось на круги своя.
С уголовным правом дела обстояли еще веселее.
Как стало известно Гусеву, до реформы судьи выносили меньше одного процента оправдательных приговоров, поэтому состязательность из процесса решили убрать совсем, как взяткоемкую и неэффективную. У обвиняемого теперь было два варианта: либо признать свою вину и положиться на приговор, который вынесет судья, либо воззвать к суду последней инстанции.
Поскольку государственных обвинителей, которым по новым законам юридическое образование не требовалось, набирали из бывших спецназовцев, уголовные адвокаты стоили слишком дорого, и обвиняемым чаще всего приходилось защищать себя самим. Кому-то везло, и процент оправдательных приговоров незначительно вырос. Но большинство либо сразу признавало свою вину, либо, если дело было слишком серьезным и срок грозил отнюдь не маленький, гибло на судейской арене.
В результате преступность снизилась примерно на треть, но Гусев все равно нашел эту ситуацию прелестной. Если раньше тебе могли «влепить двушечку», то теперь ты имел неплохие шансы огрести топором в лоб. На совершенно законных основаниях и в рамках судебного разбирательства.
При этом страна все еще поддерживала мораторий на смертную казнь.
Утром позвонил Макс.
— Слушай, тут такое дело, — сказал он. — У полицаев в результате хакерской атаки лет тридцать назад все электронные архивы гакнулись. Что-то они сумели восстановить, что-то нет. И тут выяснилось…
— Что мое дело они не восстановили? — угадал Гусев.
— Именно, — сказал Макс.
— Значит, полный облом?
— Не полный, — сказал Макс. — Я могу послать человечка сходить кое-куда ногами, но это будет сильно медленнее. И, что немаловажно, изрядно дороже.
— Понимаю, — сказал Гусев.
— Так я чего звоню-то… Мне продолжать копать или ну его уже к черту?
— Продолжай.
— Угу.
Едва Макс отключился, нарисовался Краюхин.
— Дело приняли к производству, — бодро отрапортовал он. — Первое слушание назначено на завтра, на десять утра. Оно же, я думаю, и последнее.
— Так быстро? — удивился Гусев.
— Правосудие не терпит промедления, — сказал адвокат.
— Мне надо как-то подготовиться или что-то вроде того?
— Нет, — сказал Краюхин. — Наденьте костюм, если есть. Если нет, не надевайте, перетопчутся.
— А адрес суда какой? — запоздало сообразил Гусев.
— Я вам в почту все скинул, — сказал Краюхин. — Ну, ударим могучим русским топором по произволу банковской системы?
— Вы ж говорили, мечом пользуетесь. Может, не стоит менять привычное оружие?
— Да я фигурально, — сказал Краюхин. — Не буду я ничего менять. Тем более, что у меча и топора баланс разный.
— Я уже не понимаю, что тут фигурально, а что на самом деле имеет место быть, — сказал Гусев. — Вы когда следующий раз пошутить захотите, предупредите меня заранее, хорошо?
— Все будет нормально, — сказал адвокат. — Прорвемся.
Гусев не любил это вечное русское «прорвемся».
Он не видел ничего хорошего в этом бесконечном героическом преодолении трудностей и хотел бы решать вопросы в рабочем порядке. Но все вокруг него постоянно куда-то прорывались, и ему поневоле приходилось прорываться вместе с ними.
Хуже вечного русского «прорвемся» было только вечное русское «авось». А уж когда кто-то употреблял при нем словосочетание «Авось прорвемся», Гусеву хотелось впасть в истерику, бегать по потолку и биться головой о стену. А еще лучше, бить об стену голову собеседника. Долго и с наслаждением.
И ведь многие зачастую не понимают, что кучи ситуаций, через которые надо «прорываться», возникают именно при попустительстве этого чертового «авось».
Авось и так прокатит, думает автослесарь, не дотягивая болты, и потом у машины отваливается рулевая тяга и она летит в кювет. Авось потом успею все выучить, думает студент за три недели до экзамена, а потом его отчисляют и он идет в армию. Авось обойдется, думает бухгалтер и опаздывает со сдачей отчета, а потом появляется «маски-шоу» и изымает из офиса все компьютеры, включая сервер.
Конечно, в нынешней ситуации Гусев был не виноват. Законодательство изменилось уже после того, как он был заморожен, да и в целом он не особо рассчитывал на то, что его когда-нибудь разморозят, а потому при жизни такие вопросы его не заботили.
Но легче от этого не становилось.
Адвокатов, представляющих интересы банка, было трое. Два обычных для этого времени юриста и один японец с фигурой борца сумо. Не бурят или казах, только смахивающий на японца, а самый настоящий японец, с самым настоящим японским именем и ломаным русским языком. Гусеву стало интересно, как он получил адвокатскую лицензию.
Заседание прошло по предсказанному Краюхиным сценарию. Едва секретарь суда огласил дело, защита тут же потребовала суда последней инстанции, и судья моментально удовлетворил эту просьбу. Поединок был назначен на после обеда. Правосудие в новом времени было не только слепо, оно было еще и стремительно.
А еще у него были кулаки.
Краюхин заверил Гусева, что все идет так, как и должно идти, и отправился готовиться к грядущему поединку. Гусев вышел на крыльцо здания суда, уселся на верхнюю ступеньку и закурил.
— А вы не слышали, что курить не только вредно, но и асоциально?
— Мне говорили.
— Значит, не буду повторяться, — рядом с Гусевым уселся коротокостриженный тридцатилетний на вид мужчина в дорогом деловом костюме. — Я — Геннадий, но обычно все зовут меня Геной.
