– Нет, все нормально. Так я пойду? – повторил он свой вопрос.
– Подожди, Дик, не кипятись, – примирительно остановил его император. – Объяснись толком.
– Видите ли, мне в будущем не раз придётся иметь дело с ДС. Как мы убедились, у этой организации длинные руки. Поэтому я хочу, чтобы ДС знало, что я в этой игре не принимаю участия.
– Почему? – обескуражено спросил министр финансов.
– Потому, что эти господа могут пойти на авантюру, – не глядя на него и обращаясь непосредственно к императору, ответил Дик и пояснил. – Вместо того, чтобы выкупить Генриха, они попытаются отбить его, как только узнают место встречи. Поэтому пусть вступают сами в контакт с ДС и делают что хотят, а я не намерен играть потом роль дичи, на которую начнёт охотиться ДС. Кстати, как прошла охота?
Император наконец понял игру Дика и включился в неё. Стал подробно рассказывать о прошедшей охоте. Министр же финансов буквально ёрзал от нетерпения, но не решался перебить императора.
– Однако давайте вернёмся к нашему вопросу, – попросил он, выждав, когда император наконец закончил. – Ты, – он повернулся к Дику, – можешь поверить моему слову?
– Могу, – со скучающим видом ответил тот.
– Что же ты, наконец, хочешь? – было видно, что нервы министра сдают.
– Жить, дорогой Майкл! Жить!
– Что же ты предлагаешь?
– Я? Абсолютно ничего! Если у тебя есть предложения, я их внимательно выслушаю.
– Ну хорошо. На вертолёте будут твои люди.
Дик молчал.
– Соглашайся, Дик! Мне уже надоел этот разговор! – сердито заявил император.
– Ну, если ты приказываешь – я подчиняюсь.
– Вот и хорошо. А теперь идите. Я хочу спать.
Дик и министр поклонились и вышли из кабинета, куда сразу же проскользнул старший евнух.
– Ты вроде бы неохотно согласился? Чего ты ещё хочешь? – остановил Дика министр финансов на крыльце дворца.
– Да нет. Мне самое главное быть уверенным, что не произойдёт ничего неожиданного. У вас же есть свои возможности. А у меня столько проблем…
Дик принялся рассказывать министру о своих неотложных делах, но тот слушал невнимательно и поспешил распрощаться. Дик посмотрел ему вслед и усмехнулся.
Вот уже три месяца Ирина живёт в небольшом посёлке на берегу голубого озера. Посёлок затаился среди гор в густых лесах Западной Канады. Здесь двести лет назад, ещё до введения закона о селекции, стояли большие города, было множество ферм и деревень, в которых жили около тридцати миллионов жителей. Леса постепенно вырубались, а кислотные дожди, приносимые с юга, довершили дело.
После установления режима, местность постепенно обезлюдела. Камни развалин городов медленно покрывались густым мхом, на кучах этих камней укрепились корнями берёзы и мелкие кустарники. Оставшееся после селекционных кампаний население покинуло холодный и суровый край, перебралось в более тёплые места, на юг, в Калифорнию. Долгое время правительственные вертолёты охотились за местными индейскими племенами, которые, согласно закону, должны были быть подвергнуты самой жёсткой селекции. Индейцы уходили в дебри, прятались. Их ловили, подвергали стерилизации, а иногда просто уничтожали. Потом их оставили в покое. Может быть, потому, что изменилась политика, а скорее всего из-за отсутствия способов обнаружения. Лет восемьдесят назад сгорел последний спутник Земли. Новые уже не запускались. Как ни скрывало это правительство, но техническая и научная мысль деградировала, и с каждым десятилетием все быстрее и быстрее. Спутники и ракетоносители уже некому было проектировать и изготовлять. Да и не нужны они стали. Только лишние расходы.
Те несколько миллионов людей среднего класса, куда входила и техническая интеллигенция, уже не способны были даже поддерживать уровень науки и техники прошлых поколении.
– А собственно, – спрашивали, – зачем тащить на себе это бремя прошлого. Что оно даёт для жизни? Разве сейчас не хватает жилья, продуктов питания, одежды? Всего этого мы имеем вдоволь и даже больше, чем прошлые поколения. Что, кроме загрязнения внешней среды, давала нам техника прошлого? Сейчас мы едим мясо и натуральные продукты, а двести лет назад вынуждены были довольствоваться суррогатами и искусственными белками. Техника ради техники? Прогресс ради прогресса? Это же наивно и смешно. Запускать спутники и платить за это отравленной средой? Дышать загрязнённым воздухом? Вставать утром ни свет, ни заря, чтобы запастись на день водой? Книги? Уничтожать миллионы гектаров леса и отравлять реки и озера, чтобы печатать горы макулатуры? Нет, господа! Прогресс не может быть только ради прогресса. Прогресс должен служить счастью человека. В его развитии есть своего рода критическая точка, переходить которую не следует. Ведь диалектика учит, что процесс по мере своего развития может перейти в свою противоположность. Мы уже были по ту сторону оптимального развития и, слава Богу, сообразили, что надо вернуться назад.
Классы? Ну и что? Биологического равенства нет и не может быть. Умный человек не равен дураку. Этого не надо доказывать. Если ты дурак или неполноценен, то должен находиться там, где тебе положено. Скажи спасибо, что тебе позволяют жить. Операция на мозге? Разрушение центра агрессии? Правильно делают! Если ты дурак, то твоя агрессивность приведёт рано или поздно к преступлению. Разве общество не имеет права на самозащиту? Если ты родился умным, у тебя есть все возможности занять в обществе высокое положение и даже перейти в высший класс. Всеобщего равенства нет и быть не может! Эти вредные утопии долго морочили головы людям. Равенство может быть только среди равных! Не иначе! А иначе можно в конце концов допустить, что обезьяна равна человеку. А почему бы нет? Обезьяна не развивалась? Вот тут-то вы и попались! А если человек не развивается, не развивается его ум, физические и эстетические качества? Он что, должен быть равен развитому? Тогда, просим прощения, приравняйте себя и обезьяну! Ах! Мы утрируем? Позвольте-позвольте. Допустить дурака к управлению в государстве так же опасно, как допустить обезьяну к хирургической операции. А разве в нашей истории не было таких правителей, которых при жизни называли чуть ли не гениями, а после смерти – дураками? Вот видите!
Так рассуждало большинство людей, принадлежащих к среднему классу. Но не все. Были и другие. Они не разделяли стерилизованных взглядов и называли себя диссидентами. Диссиденты делились на умеренных или правозащитников, радикалов и самых крайних – Движение сопротивления. В большинстве своём они не отвергали сущности установленного строя, но хотели его реформации. Правозащитники или умеренные, признавая селекционные законы и разделение общества на классы, протестовали против злоупотреблений местных органов управления при селекционном отборе. Они требовали большей открытости и строгого соблюдения законов вне зависимости от принадлежности к тому или иному классу.
