Турки делали вид, что верят, а сами подкупали наемных убийц или пытались проспонсировать чью-то кровную месть, благо кровников у Фазиля тоже хватало.
Во время одной из таких попыток и погибли родители Люсинэ. Но тогда война еще находилась в «холодной» стадии. То есть, стреляли много, но как-то частным порядком, не привлекая больших батальонов. А вот теперь война стала «горячей» — Фазиль со своими бойцами попытался захватить Хадиджан, транспортный узел на севере Азербайджана, получил по зубам и отполз на север Ахтинским ущельем. Вот тут-то Эдик и сказал, что закончит эту войну — хотя по факту она уже закончилась, даргинцы были разбиты и деморализованы, все, кому осталось куда идти — потихоньку покидали лагерь, просачивались через российскую границу и расползались по родственникам.
Фазиль никуда не уходил, потому что ему некуда было идти: дом разрушили, жена сидела в лагере для интернированных. А еще этот псих верил в дело даргинской независимости. С ним оставалось человек двести таких же забубенных, в основном из его родной деревни, которую турки сровняли с землей. И когда меня спрашивают, как так вышло, что Фазиль Хуссейнов смог из этого поражения сделать победу, — я отвечаю: вышло так потому, что Фазиль Хуссейнов выглядел как синеглазый катачанский спецназовец, а Эдька Лаврентьев, гребаный военный гений, был голубой, как вертолет из детской песенки, на котором должен прилететь волшебник и бесплатно кино показать.
Ну вот он прилетел и показал.
Эдик вошел в советскую армейскую палатку, где Фазиль со своими бойцами сидели и обсуждали планы, подъедая последний тушняк. Я не видела, как это было, но так часто представляла себе это, что, закрыв глаза, могу описать каждую деталь: вот затоптанные поддоны вместо пола, вот замызганные снарядные ящики, вот пластиковый стол из какого-то разоренного кафе, вот керосинка из позапрошлого века и кастрюля с кофе на ней, вот Фазиль прячет зевок в бороде и трет красные глаза, в то время как Анзор, роняя на бороду пену, пытается доказать, что нужно брать Курбе-Калу и делать из неё базу, а все даже ленятся ему сказать, что он совсем охуел, потому что это сказано уже раз девять. Все понимают, что вторжения на российскую территорию не простит им никто, и Анзор предлагает полный тухляк, всей тухлости которого не видит просто потому, что он отмороженный на всю голову чечен.
И вот — ТАДАМ! — откинув полог, в палатку входит Эдик Лаврентьев, который весь день резал и шил раненых. Он дослушивает речь Анзора. Он единственный, кто еще не слышал ее. И, дослушав, он говорит:
— Это глупости. Нужно делать базу не в Курбе-Кале, а в Архуне.
И все глядят на него, как на тихо помешанного. И Фазиль произносит:
— Доктор, я вас очень уважаю, но вы не понимаете, что говорите.
— Я все понимаю, что говорю, — огрызается Эдик. Берет у Фазиля старую армейскую карту района с двухкилометровым разрешением и тычет пальцем.
— Это мы. Это Архун. Попасть туда можно только вдоль берега, по 186 трассе. Трасса перекрыта турками. В Архуне старая советская береговая батарея, тоже занятая турками. Так?
— Так, — отвечает Фазиль.
— Турки не защищают Архун с суши, потому что попасть туда можно только вдоль берега по 186 трассе. Но в горах есть тропа, о которой турки не знают, а если и знают, то забили, проехать там можно только на ишаке или на мотоцикле. Турки держат в Архуне один батальон, потому что с моря его не взять и с трассы не взять тоже, там хорошие укрепления, еще советских времен. Но со стороны гор Архун не укреплен, потому что оттуда нападения не ждут. Там нельзя провести даже легкую технику. Так, стоит блокпост на всякий случай — и все.
— И что? — спрашивает Фазиль.
— Если вы возьмете Архун, то сможете контролировать все побережье отсюда до Дербента. Русские получат возможность подкидывать вам снабжение с моря и не палиться перед мировой общественностью. Накрыть вас с воздуха турки не смогут — эта береговая батарея способна выдержать, по слухам, ядерный удар. Насчет ядерного, может, и врут, но на ракетный обстрел она точно рассчитана. Контролируя побережье, вы сможете хоть по трассе, хоть морем зайти к туркам в голый бок вот здесь и отбить у них Даргинский кряж. Контролируя высоты и эти два перевала, вы зажмете Хадиджан в клещи и отрежете от снабжения. А когда Хадиджан будет ваш — останется только протянуть руку до самой армянской границы. Армяне вас поддержат, им турецкий сапог над Карабахом без надобности. Отсюда и досюда — Свободная Дарго. Что скажете, призраки?
— Скажу, что ты дурак, — Анзор сплюнул. — Ты это место знаешь? Пальцем через горы ходить любой дурак может. А это Кашарский перевал, ты через него ногами пройди зимой. Или как ты хочешь выйти к Архуну?
— Я выйду к Архуну через Кашарский перевал, — сказал Эдик на это. — В летнее время Кашар считается маршрутом третьего уровня сложности, а в зимнее — пятого. Я пройду через него. Я через Памир ходил.
— Помолчи, Анзор, — сказал Фазиль. — Ты предлагал идти на Курбе-Калу, но если мы пойдем на Курбе-Калу, мы погибнем как идиоты. Если же мы пойдем на Архун, мы погибнем как мужчины.
И Фазиль оставил своих раненых в селах неподалеку от границы, а сам отправился на Кашар.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что я поперлась на Кашар с этими отморозками, я отвечаю: вышло так потому, что ради любви люди творят всякую хуйню, а Эдька Лаврентьев, хоть и голубой, как ликёр Блю Кюрасао, обладал какой-то такой харизмой, за которую ему прощали и раздербаненные галстуки начальства, и самогонный аппарат в полевой лаборатории, и многое другое.
Под Кашарским перевалом была старая советская турбаза, на которой мы бросили весь транспорт, потому что в снегах Кашара он увяз бы неизбежно. Там же хотели бросить меня и двух мальчиков, но Эдик был против. Мы не выжили бы в этой развалине, а идти нам оттуда уже было некуда.
— Зачем нам русская шлюха? — плевался одноглазый моджахед по имени Мага. — Я ее на плечах не понесу, когда она охромеет!
— Она мой анестезиолог, — сказал Эдик, — и она пойдет с нами. Я не брошу ее здесь. Когда вы возьмете Архун, кто-то должен будет выковыривать пули из ваших кишок, и кто мне будет ассистировать? Ты?
— А мальчишки? — сипел в прокуренную бороду Мага. — Зачем нам мальчишки?
— Нам некуда идти, — сказал один из мальчиков.
— Мы будем сражаться, — сказал второй. — У нас есть оружие.
Фазиль приструнил Магу, а Эдику сказал:
— Следи за ними сам. Никто не будет ради них возвращаться.
Но возвращаться ради нас не пришлось. Я умела ходить по горам, и мальчики тоже. В снежной каше, где смешалось небо с землей, беззвучно стеная под весом рюкзаков и оружия, на деревянных ногах, которые уже и болеть перестали — верней, боль ощущалась уже просто как толчки в бедренный сустав, — мы все-таки шли, держась проторенной тропки за впереди идущим, и когда поднялись на перевал, оказалось, что среди нас не хватает одного — горластого Маги.
