Александр Житинский - Путевка в Кижи

– Помнишь?

– Что? – встрепенулась она.

– Ту лесенку… – показал он.

– Да, – сказала она, грустно улыбнувшись, и снова улетела неизвестно куда.

Они вышли из трамвая и пошли по какой-то незнакомой ему улице, обходя лужи, оставшиеся от утреннего дождя.

– Ты не ходи туда, – сказала Маша. – Я сама.

– Нет, – сказал он упрямо, понимая, что она права. – Нет, я тебя провожу.

Они вошли во двор четырехэтажного старого здания с несколькими подъездами, из которых все были закрыты на замки, кроме одного, имевшего у двери табличку с названием больницы. Валентин оглядел окна, выходящие во двор, и увидел за их стеклами женщин, большею частью молодых, по двое и по трое в каждом окне. Женщины были в серо-голубых больничных халатах. Их лица показались ему некрасивыми, бедными, блеклыми, словно вылепленными из воска. Женщины смотрели на них с Машей – как они подходят с рюкзаком к двери, снабженной табличкой; некоторые толкали подружек в бок и указывали на них пальцем, смеясь каким-то храбрым неестественным смехом, в котором Валентину почудилась неприязнь; другие смотрели печально или без всякого интереса; в окнах лестничных клеток женщины жадно курили, втягивая тонкие бледные щеки и подолгу не выпуская дыма. Беспокойство и ожидание читались на лицах женщин – даже у тех, кто был здесь не впервые, а таких можно было отличить либо по деланному равнодушию, либо по слишком уж уверенному смеху. Валентин съежился под их взглядами, проклиная себя за то, что пошел сюда, а не простился с Машей еще там, на трамвайной остановке.

Они вошли в приемное отделение, где Маша, отстояв небольшую очередь к окошечку, оформила какие-то документы. Валентин сел на белый крашеный стул и уставился на свою рюкзак, который он снял со спины и поставил на колени. Рядом сидел мужчина средних лет, изрядно подвыпивший, в распахнутом плаще и кепке, сбитой на затылок. Он посмотрел на Валентина долгим мутным взглядом и мотнул головой в сторону окошечка регистратуры:

– Наше дело не рожать… Верно?

Маша подошла к мужу с листком в руках. Валентин встал, держа рюкзак перед собою, готовый провалиться с этим рюкзаком сквозь кафельный пол приемного покоя. Маша подняла глаза, и Валентин успел заметить, как в них промелькнул какой-то вопрос к нему – последняя, может быть, надежда на то, что вот сейчас он вдруг решит все по-другому, швырнет на пол дурацкий мешок, разорвет ненавистный листок бумаги, регистрирующий ее желание прервать беременность, – желание, которого у нее все-таки не было, несмотря на все разумные доводы, – но Валентин предпочел не увидеть взгляда и отвел глаза.

– До свидания, – сказала Маша твердо. – Приходи завтра, поедем домой из Кижей.

– Ни пуха, ни пера, – сказал он.

Валентин стыдливо поцеловал ее, поведя глазами в сторону мужчины в плаще, а Маша повернулась и пошла прочь, как балерина, чуть выворачивая носки наружу. Тут только он, в действительности, захотел крикнуть и вернуть ее, но ему помешала никчемная в данный момент и совершенно посторонняя мысль о том, что это будет выглядеть со стороны смешно и глупо.

Больничная дверь за Машей захлопнулась, и с этого мига внутри у Валентина будто побежала по кругу стрелка секундомера, отмеряя время, оставшееся до завтрашнего утра.

Он вышел на улицу, все так же держа рюкзак двумя руками перед собою и уже не глядя на окна, где продолжали свое наблюдение женщины; потом нацепил мешок на спину и побрел прямо, пока не достиг знакомой улицы, ведущей на набережную. Оказалось, что больница находится совсем недалеко от института, где училась Маша, но в той от него стороне, которую Валентин знал плохо. Теперь он дошел до здания института, а здесь повернул в боковой переулок и пошел уже по привычке тем путем, которым они с Машей обычно ходили в самые первые месяцы их знакомства.

Постепенно он успокаивался, отмечая про себя памятные места их прогулок: мороженицу на углу с их столиком, за которым сейчас сидели три девочки, что было видно сквозь прозрачную занавеску; подъезд дома, куда зашли они однажды зимою, чтобы погреться у батареи; телефонную будку, откуда Маша звонила домой и говорила родителям, что она занимается в библиотеке; и наконец, темную арку с каменной мордой льва над нею, где Валентин в первый раз поцеловал Машу. Он помнил число, когда это случилось, и помнил, что уже в тот вечер предложил ей стать его женой. Кажется, тогда она удивилась и спросила его, долго ли он думал и все ли взвесил. Он почувствовал насмешку в ее голосе, но ответил спокойно, что думал долго и взвесил все. Тогда он солгал, тогда он еще не умел взвешивать.

«Ладно, все образуется», – подумал Валентин и, окончательно придя в себя, приступил к дальнейшему выполнению плана. Очередь теперь была за Вахтангом.

Вахтанг Кипиани был осевшим в Ленинграде молодым грузином, вечным студентом медицинского института. По всей вероятности, он имел в Грузии состоятельных родственников, что позволяло ему, не обладая почти никакими самостоятельными доходами, вести роскошную жизнь – в частности, снимать отдельную однокомнатную квартиру с телефоном, регулярно обедать в ресторане и стричься у собственного, как он говорил, парикмахера. Впрочем, все эти мелочи жизни не испортили Вахтанга, и для своих приятелей, которые имелись во множестве, он был образцом воспитанности, гостеприимства, дружелюбия и веселости. Валентина не связывала с ним особая дружба, но их отношения позволяли, например, попроситься переночевать, что и сделал по телефону Валентин три дня назад, зная, что не получит отказа и, более того, не будет даже спрошен о причине. Так оно и вышло.

Дверь ему открыл сам Вахтанг, одетый по-домашнему, с изысканной непритязательностью. Он распростер объятия и с шумными возгласами облобызал гостя, будто мечтал об этой встрече всю жизнь, и деды его и прадеды тоже о ней мечтали. Валентин в который уже раз позавидовал его умению так искренне радоваться или огорчаться разным пустякам. Вид рюкзака вызвал понимающую гримасу Вахтанга, но никаких вопросов не последовало.

Они вошли в комнату, стены которой были увешаны грузинской чеканкой, на чем национальный колорит и заканчивался. В остальном же обстановка жилья свидетельствовала о вольных, не стесняемых никакими внешними обстоятельствами, вкусах хозяина, а именно, о пристрастии Вахтанга к красивым женщинам и красивым автомобилям, чьими фотографиями были обильно украшены книжные полки, заполненные, кстати, также литературой, имеющей отношение к этим вопросам.

Хозяин с гостем уселись на диван и закурили, поскольку спешить было некуда, а впереди был целый вечер мужского товарищеского общения. Валентин испытывал лишь некоторое неудобство от мысли, что надо было бы все же объяснить Вахтангу причину визита, но Вахтанг ничего не спрашивал, Вахтанг все понимал, Вахтанг питал уважение к чужим тайнам.