Машина мягко вписалась в поток автомобилей. Ричардс стоял на тротуаре и смотрел, как она удаляется. Задние огни мигнули на повороте, и машина скрылась из виду. Брэдли должен оставить ее на стоянке, где пересядет на свою и уедет в Бостон.
Ричардс почувствовал странное облегчение. Как Брэдли должно быть рад наконец-то отделаться от меня!
Он нарочно споткнулся на первой ступеньке, когда входил в гостиницу. Швейцар поддержал его.
Прошло два дня. Ричардс хорошо играл свою роль, словно его жизнь зависела от этого. Но ведь так и было! Он заказывал ужин в номер. Поднимался в семь часов утра, читал Библию в вестибюле и потом отправлялся на «заседание». Персонал гостиницы обращался с ним любезно и предупредительно — так положено вести себя с полуслепыми священниками (конечно, если те платят по счету) сегодня, когда убийства уже наполовину легализованы, когда идет бактериологическая война в Египте и Южной Америке и когда в Неваде официально принят закон об абортах, основанный на принципе «одного имей — одного убей», а Папа Римский — дряхлый старикан девяноста шести лет, чьи бредовые эдикты по поводу таких событий передаются в программе новостей в разделе курьезов.
Ричардс проводил свои так называемые «заседания» один на один с книгами в библиотеке, где в маленькой комнатке за закрытой дверью он читал статьи о загрязнении окружающей среды. После 2002 года было очень мало сведений по этому вопросу. А имевшаяся сейчас информация очень мало соответствовала тому, что писалось раньше. Как и прежде, правительство делало запоздалые, но якобы эффективные попытки объективно оценить ситуацию.
В полдень он отправлялся перекусить в кафе на углу, недалеко от гостиницы, натыкался на людей, извинялся. Никоторые говорили: ничего-ничего, святой отец. Многие чертыхались, не обращая внимания на его внешний вид, и отталкивали.
А вечером он ужинал в номере и смотрел «Бегущего Человека». Он отправил уже четыре кассеты, делал он это рано утром по дороге в библиотеку. Переадресовка через Бостон, кажется, прошла удачно.
Режиссеры программы выбрали новую тактику, чтобы глушить заявления Ричардса о загрязнении окружающей среды (а он повторял их с упрямой настойчивостью, надеясь, что хотя бы до глухих, которые читают по губам, они дойдут): теперь, казалось, что толпа заглушала его голос, бурей криков, ругательств и оскорблений — и уровень звука все время нарастал.
В долгие вечера Ричардс размышлял о том, какая странная перемена произошла в нем за эти пять дней, что он в бегах. Он один боролся за выживание своей семьи. Все боролись в одиночку, и его семья тоже.
Он никогда не был очень общительным человеком и относился ко всяческим сборищам с неприязнью. Это все для тех, у кого полно денег и кому нечего делать, как например, этим мальчикам-студентам, которые увлекаются всякими группами нового рока.
Отец Ричардса исчез, когда Ричардсу было пять лет. Он ушел вечером и не вернулся. Ричардс был еще очень мал тогда и поэтому сохранил обрывочные воспоминания об отце. И он никогда не корил его за это. Он отлично понимал, что человек, раздираемый между гордостью и ответственностью, почти всегда выбирает гордость, если ответственность лишает его мужского достоинства. Мужчина не может спокойно наблюдать, как его жена зарабатывает деньги, ложась на спину. Если мужчина только и может, что заниматься сводничеством и подставлять свою жену, ему остается только выброситься из окна.
Годы между пятью и пятнадцатью он провел на улице вместе с братом Тодом. Его мать умерла от сифилиса, когда ему было десять лет, а Тоду — семь. А пять лет спустя погиб Тод: он разгружал машину, тормоз сорвался и его задавило. Город скормил и мать, и сына крематорию. Ребята на улице с горькой ухмылкой называли его либо «фабрикой пепла», либо «кремоваркой». Они понимали, что в один прекрасный день и сами могут превратиться в дым в стенах этого здания. В шестнадцать лет Ричардс остался совсем один. Он подрабатывал помощником механика, следил за чистотой реакторов после школы. Целых восемь часов, каждый день. И несмотря на такой утомительный распорядок дня, он постоянно испытывал паническое чувство одиночества, ненужности. Иногда, проснувшись в три часа ночи от удушливого, застоявшегося запаха капусты, он чувствовал, как где-то в самом закоулке его души разрастается страх. Он был предоставлен самому себе.
Тогда он женился. И Шейла весь первый год хранила гордое молчание, пока их друзья (и враги Ричардса — а их у него было много из-за отказов участвовать в массовых разбойных вылазках или присоединиться к местной команде) ждали скорого появления потомства. Но когда ничего не появилось, интерес спал. Их оставили в покое в их маленькой комнатке, которые сдавались молодоженам в Кооп-сити. Несколько друзей и знакомых, круг которых ограничивался жильцами их дома. Ричардса это устраивало. Он с головой ушел в работу, оставался на сверхурочные часы, подрабатывал как мог. Оплата была баснословно низкая, никаких шансов на повышение, а инфляция безумная, но они были влюблены. И оставались влюбленными, а почему бы и нет?
Ричардс был из тех редких мужчин, которые могут испытывать и дарить громадную любовь, привязанность и даже физическое превосходство по отношению к избраннице. Но в других сферах его эмоции оставались неизрасходованными. За одиннадцать лет супружеской жизни они ни разу не поссорились.
Он ушел с работы в 2018 году, потому что шансы завести ребенка уменьшались с каждым днем, проведенным за пропускающими радиацию старыми свинцовыми щитами с буквами «Дж. А.» Может быть, все и обошлось бы, если бы на вопрос старшего техника: «Почему ты уходишь», — он бы соврал что-нибудь. Но Ричардс сказал ему просто и откровенно все, что он думал о «Дженерал Атомикс» и в заключение предложил старшему технику взять все эти свинцовые щиты и засунуть их себе в одно место. Разговор закончился короткой потасовкой. Хоть противник был и крепкого сложения, но орал, как баба в мощных объятиях Ричардса.
И неприятности пошли лавиной: он опасен, неблагонадежен. Если уж вам так нужны рабочие руки, возьмите его на недельку, но потом безжалостно выбрасывайте на улицу. Ричардс попал в «черный список».
И в следующие пять лет он в основном работал на погрузке газет и журналов с почасовой оплатой. Но работу предлагали все реже и реже, и наконец ее не стало совсем. «Свободное вещание» убило печатное слово. Ричардс обивал пороги, ждал на улице, часами выстаивал в очередях на бирже труда.
Все великие события того десятилетия прошли мимо него незамеченными. Он ничего не знал о нашумевшей расправе над домохозяйками в 2024 году, пока жена не рассказала ему об этом три недели спустя — оказывается, две сотни полицейских, вооруженных автоматами и дубинками с электрошоком, пытались остановить армию женщин, шедших к продуктовым складам на юго-западе. Шестьдесят женщин были убиты. И даже применялся нервно-паралитический газ. Но этот случай не произвел на него впечатления. Протесты не возымели действия. Насилие тоже. Мир оставался без изменений, и Бен Ричардс шел по нему, ничего не требуя, только стремясь найти работу. Он выискивал сотни разных занятий на один и даже на полдня. Он вычищал гнилье из-под причалов и из сточных колодцев, в то время как другие безработные шлялись по улицам, притворяясь, что ищут работу.
