Она привстала с шезлонга, но все равно не подошла к нему.
– Я тогда тоже так думала: какой мужчина! Сколько счастья дает он мне!
– А он оказался обыкновенным дешевым фрайером? Впрочем, когда это «тогда»?
– Все мы дешевые фрайера, – грустно сказала Альфа, и вероятно, тоже уж точно не помнила, когда все это было. – Не умеем мы хранить счастье.
– Как будто его можно законсервировать или записать на кассету как музыку.
– А почему нельзя?! – взбунтовалась она.
– Потому что иначе убьешь его. Оно живое целое. А вот относительно дешевых фрайеров ты права. Или скорее – невежд. Где она, эта педагогика, которая бы учила нас, как хранить счастье. Ну да ладно, продолжай.
– Что?
– Свои откровения. Когда начало исчезать твое счастье? Сознайся, уж не с той ли минуты, когда мы обустроили яхту? Или я опять что-то путаю?
– Оно продлилось еще немножко, – сказала она и умолкла.
Молчание женщины говорило о том, что она не может или не желает определить границы счастья.
– Когда оно исчезло? Вспомни, это очень важно! – настаивал он, подталкиваемый неожиданно пронзившей его болью – болью по утраченному.
– Не знаю. Наверное, когда поняла, что мы дошли до какого-то предела, что дальше нет ничего, что нам нужны все эти игры, шампанское, ритуалы, чтобы продлить удовольствие.
Он вздрогнул, услышав почти дословное повторение его собственных мыслей, и увидел происходящее как бы с высоты рубинового сигнального фонаря. Увидел и конечную цель своей всепожирающей алчности, стремления как можно скорее проделать с ней все, что делал с другими женщинами, и добраться до ее сокровенного, еще неизведанного. А его, наверное, и не существовало нигде, кроме как в иллюзиях.
– Сформулировано довольно четко, – подвел он черту. – Значит, такое было и с другими?
– Не забывай, что я замужем! – резко бросила она, поняв намек слишком примитивно.
Он обиделся.
– И все же, я бы не сказал, что ты очень уж опытная. Или притворялась?
– Нет. Если бы притворялась, подладилась бы под тебя. Тот фильм убил во мне женщину. А может, я просто не рождена быть любовницей.
Он повернулся к ней, хотел было спросить, что за фильм и какую роль может сыграть в жизни человека фильм, но увидев резко очерченные юбкой контуры ее крутых бедер, улыбнулся и сказал:
– Интеллект противопоказан сексу.
– Да уж, у меня интеллект! – склонилась она над своим бокалом и жадно допила его содержимое. – Меня просто парализовал страх, что я не в состоянии любить тебя так, как я это представляла, когда собралась бежать с тобой.
Оказывается, она помнила больше него, и своими воспоминаниями оживляла в его памяти забытые образы, целые сюжеты.
– Однажды наши зубы светились очень странно… – припомнил он.
– О, это был свет моего торжества! – засияла она, и глаза ее заискрились. – Не отнимай его у меня!
– Как я могу отнять?
– Ведь ты хочешь найти объяснение всему.
– Что поделаешь, – засмеялся он. – Мне трудно согласиться с тем, что счастье, подобно крови или поту, может выступить на зубах… Значит, действительно было? Он спрашивал о свечении зубов, но она снова не поняла его.
– В том-то и дело, что для одного – все и всегда настоящее, а для другого – не очень-то.
– Может, настоящее и пришло бы позже, но эта история…
– Не знаю, – оборвала она его. – Плохо, что ты уже не радовался, а только обезумел от похоти.
– Откуда ты откопала это поповское слово? Неужели сильное желание – обязательно похоть?
– У меня сосед священник, извини. – Она умолкла смущенно, словно спрашивала себя, на самом ли деле у нее есть такой сосед и от него ли она слышала это слово. Потом облизала пересохшие губы и добавила: – Надоело вино. Так пить хочется.
– Тебе принести воды? – встал он.
– Надо экономить.
– Тебе положено. Награда за искренность.
– Вот уж и обиделся. Ты прав, может, в самом начале всегда так.
Она энергично поднялась с шезлонга, одновременно с треском отодвинув его назад, но уже в следующее мгновение как бы засомневалась в чем-то. Постояла некоторое время молча, затем осторожно села рядом с ним, не совсем уверенная, что направлялась именно к нему.
– Что мы будем сейчас делать? – спросила Альфа.
– А что еще, кроме того, ради чего сбежали?
Она подняла руку в предостерегающем жесте и, упершись ему в грудь, сказала:
– Все было действительно чудесно, капитан! Но ты не должен теперь опускаться. Иди хотя бы побрейся.
Он с удовольствием поскреб бороду пятерней – колючую, живую. Подумал, живой ли он сам. Ведь говорят, что борода растет и после смерти…
– Надо экономить воду, – сказал он.
– Возьми мою долю.
– Я решил отпустить бороду. А во время занятий неудобно.
– Странно. Мне кажется, что я уже видела тебя с бородой.
– Тем более странно, что я сам то уверен, что отпускаю ее впервые, то вижу себя в собственных воспоминаниях с красивой блестящей бородкой.
– Побрейся, прошу тебя.
– Какой же я буду капитан без бороды? А ну, погладь ее, погладь ее, и помиримся! – Он взял ее руку в свою и стал тереться о нее щекой. – Погладь, и тогда придумаем, что делать дальше. А нет, сочиним себе красивую сказку… Эй, ты говорила недавно что-то наподобие этого? – спросил он, отмечая, что это слово «недавно» разливалось, затуманенное в безвременье, как и все происшедшее до сих пор. Ясным и определенным выглядело только его желание. Он попытался было привлечь к себе Альфу, но та вырвалась, села в сторонке и натянула задравшуюся вверх водолазку, пряча обнажившийся пупок.
– Знаю, тебе не хочется умирать вместе со мной. Вот в чем суть! – сказал он и потянулся к стоявшему возле матраца бокалу. – Когда-то, убегая вот так вдвоем, люди готовы были умереть вместе, и смерть была им в радость.
– Мифы! – фыркнула она, облизнув губы своим розовым язычком.
– Именно! Без мифов, милая, нет красоты. А мы с тобой – просто так, решили и поехали. В этом была наша ошибка. Вместо того, чтобы предварительно сочинить себе миф, мы запасались кофе, виски… противозачаточными таблетками… – добавил он наобум.
– Я их уже не принимаю.
Он воспринял сказанное как попытку женщины отвести от себя упрек и бросил насмешливо:
– Да? И с каких это пор?
Она посмотрела на него с нескрываемой ненавистью.
– С тех пор, как поставила свою подпись в бортовом дневнике. Я расписалась. Если ты не помнишь, то я помню!
– Да, конечно, в таком случае уже не имело смысла… – силился он подавить внезапно охватившее его волнение, но не удалось, и он обнял ее за плечи. – Эй, а ты великолепная женщина! Ты это знаешь?
Она снисходительно погладила его по бороде, словно прощала ему ее существование, а себе – опрометчивость.
