Что же, в Сауми, может, нет больше людей? Ах, есть. Кто же они? Солдаты? Просто солдаты? Много солдат? Но ведь солдат надо на что-то содержать, их надо кормить, снабжать оружием… Ах, этим занимается военная Ставка? Хорошо, кто же входит в военную Ставку Сауми? Как это вы не знаете имен? Ведь это ваше прямое правительство!
Внешняя пресса, по инерции называя доктора Сайха крупнейшим географическим открывателем XX века (пусть ненадолго, но он открыл миру таинственную прежде страну), очень. быстро сменила тон. “Доктор Сайх, один из немногих саумцев, получивших за границей прекрасное образование, оставил чистую науку ради политики кажется лишь для того, чтобы окончательно отвратить своих несчастных соотечественников от прелестей нашего технологического рая… К сожалению, неизвестно, что именно доктор Сайх предлагает взамен…”
Рассказы беженцев не отличались разнообразием.
Да, армия поддерживает начинания военной Ставки (как будто могло быть иначе), да, крестьянство высказывается против городов (как будто оно не высказывалось так прежде), да, в самое ближайшее время доктор Сайх обещает осуществить в Сауми истинную стопроцентную революцию (как будто никто раньше такого не обещал), да, доктор Сайх гарантирует появление в своей стране человека нового типа (как будто этого не гарантирует каждый уважающий себя режим). Логика доктора Сайха в общем никого не удивляла. “Хорошим человеком мы называем хорошего человека, — писал доктор Сайх в одной из своих теоретических работ. — Плохой человек не может вырастить хорошего человека, но хорошему человеку такое дело под силу. Очищенная революцией Сауми даст удивительные всходы, именно в Сауми может появиться человек нового типа, осознающий себя стопроцентно счастливым”. Доходили слухи и более темные.
Ставка Сауми интересуется современными видами оружия. В этой связи не раз всплывало в печати имя генерала Тханга. Намекалось даже на державу, согласившуюся продемонстрировать генералу некое устройство, могущее убедить Ставку Сауми в большой перспективности вечной дружбы с указываемой державой. Официально этот слух никогда и ни кем не был ни опровергнут, ни подтвержден. Явный нонсенс: нищая, лишенная промышленности страна и сверхмощное оружие.
За девять лет в досье, заведенном Хлыновым, конкретных фактов скопилось не так уж много, но кое-что стоило внимания. Скажем, гонки тяжелых “формул”, те самые, что начисто выиграл Тавель Улам.
Сам Хлынов гонок не видел. В день финальных заездов он вообще находился на теплоходе, пересекающем Средиземное море. В каюте Хлынова, достаточно прохладной, сидел перед телевизором анголец Дезабу, патриот из МПЛА Его не интересовали гонки, он включил телевизор ради политических сообщений, но на экране появилось счастливое лицо Тавеля Улама.
— Он выиграл? — удивился Хлынов. — В лидерах шли Кай и итальянец Маруччи. Многие ставили как раз на Кая.
— Кто он, этот Кай? — заинтересовался Дезабу.
— Спортсмен из Сауми. Брат того человека, который так счастливо смеется на экране.
— Разве Сауми поддерживает контакты с внешним миром?
— Частная инициатива, — пожал плечами Хлынов. — Видимо, так. Наверное, участие в этих соревнованиях чем-то выгодно Сауми.
— Это Кай? — вздрогнув, удивился Дезабу. — Хлынов ты удивишься. Я встречал этого человека в Анголе.
Хлынов не ответил.
Убрав картинку с лицом Кая, операторы давали повтор: на полном ходу переворачивалась машина лидера гонки итальянца Маруччи. Кай, шедший за ним, мог еще вписаться в поворот, мог еще обойти соперника, но Маруччи горел: через борт полосы переваливался ревущий клуб пламени. Снова и снова, бросив свою машину, Кай Улам пытался вытащить итальянца из пылающей деформированной коробки. Пламя лизало ему лицо, он падал на бровку, но снова вскакивал. Ревели болельщики, сгрудившиеся за ограждением, неудержимо ревели пролетавшие мимо “формулы”.
Тавель Улам шел третьим.
Он, несомненно, увидел брата, он, несомненно, мог бросить машину и помочь брату, но он этого не сделал. Лицо Тавеля Улама показали крупным планом: в темных, увеличенных мощной оптикой, глазах Тавеля стыли слезы — слезы драйвера, преследователя, упорного смертного, как успели окрестить Тавеля журналисты, слезы победителя.
Потом на экране возникло забинтованное лицо Маруччи. “Мне жаль, — выдохнул итальянец одними губами, — мне жаль, что я помешал выиграть Каю Уламу. Эту гонку мог выиграть только он…”
“Мало кто знал Кая Улама до сегодняшнего дня, — с трудом добавил итальянец. — Но теперь мы все знаем: он, Кай, — настоящий парень!.. Ты еще победишь, Кай!”
Место итальянца занял Тавель. Он приветствовал зрителей по-саумски: пальцы правой руки плотно сжаты, большой слегка согнут. Натак! — знак победы. Знак большой победы.
“Кое-кто говорит, — жестко усмехнулся Тавель, — что победу мне подарил случай. Может, это и так, но случай всегда на стороне сильнейшего.”
“Кай Улам отправлен в Сауми специальным рейсом, — подвел черту комментатор. — Генерал Тханг, наставник Кая Улама, считает, что родной климат лечит эффективнее, чем чужие врачи. Генерал Тханг считает, Кай Улам встанет на ноги, переломы и ожоги Кая Улама не смертельны. — Комментатор широко улыбнулся: — Мы верим вам, генерал Тханг. Мы желаем вам здоровья, мужественный Кай Улам!”
Дезабу недоверчиво фыркнул:
— “Мужественный…”!
И резко обернулся:
— Хлынов, я встречал этого человека!
— Ты впервые в Европе, Дезабу, — улыбнулся Хлынов. — А в Анголе у тебя не было телевизора.
— Нет, нет! Я встречал этого человека. Я встречал его в Анголе!
— Где же! — недоверчиво поднял голову Хлынов.
— В Кабинде, в разведроте 113! — Дезабу был рассержен. — Примерно полгода назад. Меня привели в Кабинду португальские карабинеры.
— В Кабинде? Как мог попасть Кай в Кабинду?
— Меня схватили карабинеры, — побледнел от негодования Дезабу. — Они схватили меня с каньянгуло в руках. Это такое длинное самодельное ружье, которое можно заряжать, чем угодно. Большой наперсток черного пороха, пыж из ваты, кремень, битое стекло, рубленные гвозди, еще один пыж, и смело жми на курок. Сильная вещь!.. А еще у меня был транзистор, я отобрал его у пленного португальца. — Дезабу сказал у каа, то есть, у собаки. — Моя жена работала диктором на радио “Ангола комбатенте” в Танзании, она бежала из Анголы. Я часто включал транзистор, чтобы слышать голос жены и меня схватили с каньянгуло в руках именно тогда, когда я слушал голос жены, передававшей последние известия. Меня привезли в Кабинду и там я не стал отвечать на вопросы, потому что знал, каа меня все равно убьют. Ответишь ты или нет, они нас все равно убивают. — Дезабу сказал: нас, пье нуаров, то есть черноногих. — На этот раз каа почему-то не торопились, они, наверное, ждали кого-то. Они поставили меня на колени в траву и я стоял на коленях посреди большого двора. Потом из комендатуры вышли три португальских офицера, а с ними очень полный невысокий человек в черной рубашке и в черных штанах. Лицо у него было побито оспой, еще я запомнил бородавки на правой щеке и на подбородке. Внимательнее я не присматривался, потому что знал, каа меня все равно убьют. А с ним, с этим толстым, был Кай, тот самый, которого мы только что видели на экране. Лицо у него было в пятнах, будто он загорал, а потом облез. Я так и подумал: облезлый каа, собака. Он подошел ко мне, я решил, что он начнет меня бить. Но он позволил мне лечь в траву и жестом показал, что я могу слушать транзистор. Он будто понял, что я хочу услышать голос жены, хотя, конечно, он не мог знать, что она работает на радио. У него были странные глаза, Хлынов. Я почувствовал, что он понимает меня, но я отвернулся — среди каа тоже попадаются всякие, не стоит их жалеть. Я знал, что меня убьют и больше не смотрел на него, а слушал транзистор. А ночью меня отбили… Понимаешь, Хлынов, ни среди мертвых, ни среди пленных я его не нашел. Не было там и толстяка. Они, наверное, уехали…
