«Не слишком ли близко к Петербергу?» — хмурился Мальвин.
«А что делать? Вдруг сыщется-таки тонкое ухо, которое разберёт наше эканье?»
«Эканье?»
«Эканье-эканье! А вы вовсе никогда не замечали? — хихикал Золотце. — Они же нас дразнят «пэтэрбэржцами»».
«А что не так?» — не понимал с первого раза Скопцов.
«Во-от! Вы даже и в карикатуре не слышите. А столичные жители бы непременно посмеялись над тем, как мы обращаемся, допустим, к единственному другу господина Гныщевича. Не знай они, что у тавров фамилии из осмысленных росских слов, записали бы за нами на бумаге «Плэть», через «э»».
Бедный Скопцов только и мог, что морщить лоб и растерянно шевелить губами, стараясь выследить у себя это самое эканье. Мальвин же улавливал его, кажется, явственней, а потому невольно втягивался в беседу, хоть главный её предмет в те дни вызывал сплошь сомнения.
«Подождите, Жорж. Плеть-то «Плэть», а вот сам Гныщевич или, гм, Хикеракли…»
«О чём я и толкую, — папироса Золотца описывала в воздухе затейливые фигуры. — Наверняка в различиях нашего и столичного говора прослеживается какая-нибудь система. Возможно, её уже и описали в научных трудах — никогда не интересовался. Но в смысле практическом такие штудии будут для нас бесполезной тратой времени. Батюшка однажды целых полгода вложил в германские диалекты, там же всё более чем непросто, а потом оплошал, скажем так, в пикантной ситуации».
«Вот и не надо попадать в пикантные ситуации, занимаясь серьёзными делами», — вставлял свой назидательный комментарий хэр Ройш, снисходивший тогда до болтовни реже обычного.
«Мне хотелось бы с вами согласиться, но батюшкин пример не позволяет. Да и свой собственный тоже, если начистоту. Пикантные ситуации — весьма удобный инструмент для тех, кто занят серьёзными делами».
«Пока он не обернётся против тебя», — ворчал хэр Ройш.
«Это всё ваша приверженность авантюрным романам, где сюжет без пикантных ситуаций недостаточно весел», — усмехался Мальвин.
«Какие ужасные вещи вы говорите, господин Золотце! — всплёскивал руками Скопцов. — Инструмент… Вы что же, в самом деле…»
«А я вам не рассказывал?»
«Ох, избавьте меня от таких откровений! — бросало в краску Скопцова. — Не подумайте, будто я вас осуждаю, но это же… Как же… Это же аморально!»
«Зато чрезвычайно морально паковать чемоданы в Столицу, намереваясь лишить власти законных её представителей», — лукаво, совсем как покойный господин Солосье, щурился Золотце, и хохот разбирал уже всех. Даже краснеющего Скопцова, даже критичного хэра Ройша.
Что уж говорить о Мальвине.
В те дни все они были будто хмельные от страха и предвкушения.
«…Так вот, вернёмся к эканью. Попытки избавиться от него заведут куда-то не туда, только тревожиться сильнее будете. Я бы ограничился словами про Ыберг — в столичных играть даже не думайте, вы не знаете города, порядков местных, не свидетельствовали всяческим важным событиям. Это гарантированный провал».
«Это и с Ыбергом провал, — тяжко вздыхал Мальвин. — Нас рассекретят за день. Ну за три».
«Меня же не рассекретили!»
«Вы особый случай, Жорж».
«Господин префект, прекращайте причитать и берите поднос. Да-да, поднос! Особый случай, сочинили тоже… Поднос, господин префект!»
Сейчас, позволив себе передышку в средненьком столичном кабачке, Мальвин с удивлением отметил, что все до одной здешние девки управляются с подносами куда хуже его самого. Не «Петербержская ресторация», конечно, а всё равно приятно. Это ведь тоже искусство — искусство быть ловким и неброским, услужливым и тихим, расторопным и не слишком суетливым, понятливым и быстрым. Самый смех заключался в том, что Мальвину за минувшую пару недель удалось продвинуться в лакейской иерархии Патриарших палат.
Когда Золотце принёс в каморку за курантами сию ошеломительную весть, они четверо снова хохотали, будто хмельные.
«Ну что ж, — постановил непривычно легкомысленный хэр Ройш, — если вдруг мы проиграем это государство, о вашей дальнейшей судьбе, господин Мальвин, можно не беспокоиться, вам обеспечена завидная карьера. Господина Золотце укроют среди юбок горничные, а господина Скопцова — за извечную его кротость — рано или поздно пожалеет кто-нибудь из членов Четвёртого Патриархата. И, чего доброго, усыновит. Меня же попросту не найдут, и так я мирно состарюсь на вершине часовой башни».
Непривычно легкомысленный хэр Ройш скучал и со скуки действительно отчасти завидовал лакейской карьере Мальвина, горничным Золотца и череде благополучно разрешающихся неурядиц Скопцова. Сознавать это было удивительно, хоть здравый смысл и подсказывал: кто угодно взвоет, день и ночь сидя на вершине часовой башни. Да, даже хэр Ройш. То, что обыкновенно он ничуть не азартен и не стремится к авантюрам, ещё не значит, что азарт и авантюры не могут захватить его в конкретных обстоятельствах. Хэр Ройш, в конце концов, тоже живой человек.
Живой человек и наследник фамилии Ройшей, изрядно походящий лицом и сложением на многих и многих мёртвых людей, включая собственного отца, с коим имел удовольствие быть знакомым едва ли не весь Четвёртый Патриархат. А заодно походящий и на другого живого человека — германского герцога Карла Константина Ройша XVI, чьи цинические рекомендации относительно внутренних проблем Росской Конфедерации недавно вызвали знатный переполох в Патриарших палатах.
Проще говоря, в лакейском платье хэру Ройшу попадаться на глаза господам власть имущим не следовало.
Сначала Мальвин твёрдо стоял на том, что его разумнее всего будет поселить у золотцевского господина Ледьера, пока остальные примутся испытывать на практике своё искусство ношения подносов и зашторивания штор.
Хэр Ройш воспротивился.
Потом Скопцов осторожно предложил пристроить его где-нибудь поближе к Патриаршим палатам — чтобы не волочиться через пол-Столицы с каждым сообщением. Мало ли рядом злачных мест, куда достойным господам из Четвёртого Патриархата ходу нет? А безопасность, положим, найдётся кому поручить.
Хэр Ройш воспротивился вновь.
Тогда за дело вынужден был взяться Золотце. Хэр Ройш хотел проживать непременно в самих палатах, буквально под носом у достойных господ, способных его узнать и разоблачить. Далеко не во все каморки достойные господа заглядывают, но там бурлит собственная жизнь, от которой хэра Ройша тоже лучше бы уберечь — прислуга любопытней и наблюдательней своих хозяев, ещё почует неладное.
И Золотце, промучившись два дня, нашёл выход. Вспомнил о часовщике, не покидавшем Главное Присутственное, как болтали, с дюжину лет. Угнездился тот прямо за курантами, и остальная прислуга до гнезда его не добиралась: так уж повелось, что расстроить ненароком сложный механизм боялись как огня — то ли прецедент имелся, то ли сам часовщик талантливо запугал.
