Они с Поэтом растерянно смотрели друг на друга, когда Маран, облизав пересохшие губы, снова вмешался:
— Дан, иди к кехсу. Попроси отпустить нас. Скажи, что климат пустыни вреден при этой болезни… Ну наври что-нибудь… Попроси этих… изабров… отъедем на пару вент на север… там пусто…
— Ты не сможешь ехать верхом.
— Смогу. Надо позаботиться об Ат. Скажи кехсу, что она знает язык книг, ее пощадят… даже возьмут в Лах…
— За Ат не беспокойся, — неожиданно сухо сказал Поэт. — Она не пропадет.
Дан изумленно поднял брови. Маран слабо улыбнулся.
— Ревнуешь, что ли? Только к кому?
Поэт, насупившись, промолчал.
— Дитя, — сказал Маран с усмешкой. — Тянется к игрушке только после того, как она приглянулась другому… Или приглядела другого?
— Приглядела. — Поэт, наверно, сам почувствовал, что его ревность смешна, и говорил спокойно. — Я был только мимолетным увлечением. На большее у меня нет шансов. В этой пустыне главный признак красоты — высокий рост. Чем выше, тем лучше.
— Да? Только не говори мне, что наша эстетка влюбилась в Дана.
— Дан не эталон. Как и ты. — Поэт насмешливо улыбнулся. — Конкуренцию с лахинами вам не выдержать.
— Ну и кто же счастливый избранник? — Фразы давались Марану легче, видимо, начал действовать стимулятор.
— Наша сердцеедка провела сегодняшнюю ночь в шатре кехса.
— Кехса? Лахицина?! — воскликнул Дан.
— Да.
— Тем лучше, — сказал Маран. — Одной заботой меньше. Иди, Дан. Пока Индира не устроила тут второе пришествие бога Неца.
— Кого?! — Дан уставился на него, вытаращив глаза. — Почему бога Неца? Почему второе?
— Не знаю. Соскочило с языка. Иди… Как вымыться хочется, великий Создатель. И положить голову на подушку… — Он закрыл глаза, и Дан замер. Только услышав неровное, тяжелое дыхание, он торопливо вышел из шатра.
Дан сидел перед большим экраном, в сотый раз просматривая материалы о Лахе. Первый видоролик был отснят с высоты птичьего полета. Под крылом зонда — крылом, ибо зонд был сделан в форме птицы, медленно поворачивался вокруг оси огромный полуостров, почти остров, связанный с материком узким перешейком шириной всего в несколько десятков километров… Почему несколько? Он отлично знал точную цифру — тридцать два. Леса, озера, равнины, равнины… В Лахе действительно не было гор, высота самых крупных холмов не превышала пятиста метров. Земля тучная, плодородная, не истощенная веками эксплуатации, не отравленная удобрениями, вода в реках прозрачная, не загрязненная никакими стоками. Небольшие деревни, несколько мелких городов и Лах, великий Лах… почти великий Рим, но сходство с вечным городом ограничивалось эпитетом великий и краткостью имени… внешнее сходство, конечно, о внутреннем судить было труднее. Ни колонн, ни арок… Город был непомерно велик, местная архитектура имела не совсем обычную для подобного периода тенденцию строиться вверх, оставляя достаточно пространства для обширных площадей и широченных улиц, какие Дану приходилось видеть разве что в земных городах застройки времен автомобильной эры, в дофлайерную эпоху.
Камера завершила общий обзор и пошла вниз, к центральной площади города. В середине ее высился обелиск основателю Лаха — сильно вытянутый в длину конус, сложенный из идеально обточенного белого камня. Напротив стоял дворец Малого Совета, оригинальное сооружение, своеобразие которому придавал неожиданный конструкторский прием: все лестницы этого шестиэтажного здания были вынесены наружу, начинаясь от расположенных в шахматном порядке высоких параболических дверных проемов, они спускались к земле под довольно острым углом. Вертикальные грани ступенек, сплошь покрытые резьбой, служили главным украшением этого странного фасада. Дан находил в конструкции дворца некоторое сходство с бакнианским Старым залом, но впечатление здесь создавалось совершенно иное. Прямые линии лестниц и строгий облик фасада своей четкостью напоминали о здравомыслии — основе характера его строителей. Как это было далеко от особой утонченности изгибов легких, пронизанных воздухом лестниц Расти и изысканно прихотливой формы Старого зала… Да и внутри наверняка… Дан представил себе Старый зал таким, каким увидел его в первый раз на концерте Поэта, огромную каменную чашу, на внутренних стенках которой, тесно прижавшись друг к другу, сидело в нетерпеливом ожидании несколько тысяч человек… Тут, в Лахе, конечно, не пели, а заседали, лахины — люди, мало склонные к поэзии, вот владение мечом — дело другое… Перед зданием и вообще на площади толпились люди, в основном, воины в кожаных штанах и китах — как большинство государств рабовладельческого периода, Лах постоянно вел завоевательные войны и содержал огромное по тем временам войско, прекрасно обученное и организованное. Профессия воина была не только опасной, но и выгодной и почетной, а наибольшим авторитетом пользовались военачальники, особенно, полководцы — высшее воинское звание в Лахе. Полководцы назначались выборным органом — Малым Советом и при решении вопросов внешней политики… чаще вопроса войны и гораздо реже — мира… принимали полноправное участие в их обсуждении, составляя вместе с членами Малого Совета так называемый Большой Совет…
Мелко зазвенел пульт, лежавший на столе рядом с Даном. В переводе на человеческий язык это означало «свежие новости», и Дан машинально переключил экран. Он увидел извивавшуюся меж барханов вереницу пеших воинов, замыкавших шествие, затем, переместившись влево, зонд поймал в объектив авангард, конницу на изабрах… будь здесь Ника, она сразу же поправила б его — не конницу, а изабрицу… Лахины покидали пустыню. Неужели они оставили развалины полностью? Нет. Поднявшись выше, зонд увеличил обзор, захватив в краешек панорамы остатки циклопических сооружений бывшего города, которые Дан по привычке продолжал называть скалами. Вдоль той памятной «скалы» тянулась цепочка шатров, а чуть южнее в кадр попал частокол из самых настоящих бревен. Однако! Дан присвистнул. Подобной предусмотрительности он не ожидал. Тащить бревна через всю пустыню… Интересно, а почему их не использовали для постройки загонов, где держали пленных людоедов? И где, кстати, уцелевшие дикари, что с ними сделали лахины? Отпустили на волю? Убили? Вряд ли, особой кровожадности за ними не замечалось. Может, угнали в рабство? Ну да, зачем им рабы, ничего не умеющие делать, да еще и пожирающие друг друга? Нет, конечно, не угнали. А Ат? Что сталось с Ат? Забрал ли Лахицин ее с собой? Дан вспомнил немного смешную обиду Поэта. «Вообрази себе, Дан, эта маленькая развратница вдруг подкралась к кехсу и буквально обвилась вокруг него. Честное слово, она чуть не принялась ласкать его у меня на глазах. К счастью, в этот момент вошли Маран и Нахт, и кехс отстранил ее. Отстранил, но не прогнал. Тоже хорош, а?..» Дан снова коснулся сенсора и вернулся в Лах, к зданию Малого Совета… Совет этот только именовался Малым, на деле в нем был восемьдесят один человек, избирался он прямым голосованием всеми полноправными гражданами Лаха… С какой горечью Маран сказал: «Даже лахины, наше далекое прошлое, и то имеют право выбора. А мы»… Разговор этот был незадолго до отлета Поэта, Маран уже выздоравливал… Мудрено не выздороветь, когда… Персонал станции ходил на цыпочках, было обеспечено все — от костного мозга до свежеприготовленных соков, Индира не оставляла Марана без присмотра ни днем, ни ночью, Дан даже заподозрил, что она всерьез увлеклась благородным обликом своего пациента, а может, и его небанальной биографией… Позднее, когда Маран встал и частично вышел из сферы влияния Индиры, влечение это стало еще более заметным. Высокая глазастая индианка с мальчишеской фигурой и коротко стриженными иссиня-черными волосами постоянно попадалась Дану в коридорах, оранжерее, библиотеке… Некоторое время это его удивляло, потом он сообразил, что причиной тому его постоянное пребывание в орбите Марана. В порядке эксперимента он решил почаще оставлять Марана одного и сразу потерял Индиру из виду. Эта история отчасти забавляла его, отчасти беспокоила, все-таки межпланетный роман относился к абсолютно неизведанной области человеческих взаимоотношений, он мог быть чреват непредвиденными осложнениями… Впрочем, существовал ли роман на самом деле, или это резвилось его богатое воображение? Маран был, как всегда, непроницаем, задавать вопросы Дан стеснялся, зная о присущей бакнам сдержанности в разговорах на подобные темы… Но не спрашивать же Индиру? Собственно говоря, он понимал, что сует нос не в свое дело, но… Если честно, его снедало любопытство, ему хотелось увидеть Марана влюбленным. Правда, он совершенно не представлял себе его в таком качестве… Наверно, именно поэтому ему хотелось увидеть это воочью… Но, с другой стороны, как раз потому, что не мог представить себе Марана влюбленным, зато прекрасно представлял влюбленных в того женщин, он боялся повторения истории с Ланой… Нда. Он вспомнил тот вечер в Бакне, когда вернувшись поздно вечером с состоявшейся в горах встречи с курьером Разведки, вошел в квартиру в уверенности, что Марана еще нет, и невольно подслушал не предназначенный для его и вообще чьих бы то ни было ушей разговор… «Я понимаю, ты не любишь меня»… Несчастный женский голос и долгое молчание в ответ… И все остальное, он ведь стоял за неплотно прикрытой дверью минут пятнадцать… Потом ушел и долго бродил по городу, размышляя над услышанным, а на следующее утро завел с Мараном разговор, некоторым образом поставивший его в тупик, но многое и прояснивший, ведь именно тогда он узнал, что система отношений между мужчиной и женщиной в Бакнии как бы обратна той, к которой он привык, что инициативу обычно проявляют женщины… Интересно знать, сама ли Индира сделала первый шаг?.. если сделала, конечно… И если Маран отреагировал, то потому ли, что Индира ему нравилась или просто исходя из бакнианских установок… Если второе, то… Дан вздохнул. Ему очень нравилась веселая и разговорчивая Индира, и увидеть ее несчастной он не хотел бы… Хотя почему несчастной? Лучше безответная любовь, чем никакой, и уж наверняка приятней безответно любить Марана, чем взаимно — такого размазню, как он, Дан… Бедная Ника!.. Дан уныло взглянул на дату в углу монитора. Когда он увидит Нику? Одному господу богу ведомо, сколько продлится экспедиция в Лах. Это смотря, что там придется делать. Пока они этого не знали, из центра пришла только короткая рекомендация изучить все, что есть на станции о Лахе. Дан догадывался, что путешествие в Лах должно быть связано с материалами, отосланными на Землю. Главный компьютер станции не смог расшифровать тексты на листах, столь удачно прихваченных Мараном в подземелье, и их пришлось переправить на центральную базу Разведки, на Землю. То же таинственная коробочка, найденная Даном… Правда, она уже не была таинственной, осторожные, в первом приближении, исследования показали, что это нечто вроде кассеты, заключавшей в себе пленку с записью, изрядно попорченной временем и сыростью… впрочем, Дан это и подозревал с самого начала, несмотря на кажущуюся нелепость подобного подозрения… Словом, все отправилось в земные лаборатории, а сотрудникам станции осталось только гадать на кофейной гуще, как сердито бросил, не получив с очередной почтой никаких новых сведений с Земли, Патрик, начальник работавшей на Перицене и над Периценой группы разведчиков. Дан гадал, как и прочие, просматривая — иногда один, иногда вместе с Мараном, снятые в подземелье кадры. Особенно его занимал «бог Нец», но лицезрение выразительных черт статуи каких-либо гениальных догадок ему не подсказывало. Маран помалкивал, если у него и возникали прозрения, он предпочитал держать их при себе. Больше всего Дан ломал голову над трехпалой рукой бога. Был ли это какой-то малопонятный символ? Или?.. Когда он пристал к Марану, допытываясь, что тот думает по этому поводу, Маран ответил ему вопросом:
