Я набросилась на курятину, хотя меня распирали вопросы.
– Как ты это достал? – Наггетсы немного остыли, но все равно были вкуснее протертого картофельного пюре, которым нас здесь пичкают.
– Есть один знакомый, у которого тоже есть знакомый, – улыбнулся Релм, положив в рот ломтик картошки.
– Релм, ты можешь вывести нас отсюда? – спросила я, охваченная вдруг мечтой о спасении. Релм только вытаращил глаза.
– Ты что, – сказал он. – Нет, конечно. Мои чары распространяются максимум на заколдованную дорогу к «МакАвто». Это не то же самое, что сбежать из тюрьмы. Я просто подумал… – Он опустил взгляд. – Черт, Слоун, я думал, это тебя подбодрит.
Мне стало ужасно стыдно за свою неблагодарность.
– Прости, – сказала я, тронув его за руку. – Очень вкусно и действительно меня подбодрило. – Я выдавила широкую, чересчур восторженную улыбку. – Видишь?
Релм мягко усмехнулся, и мы снова начали есть.
– А как ты узнал о куриных наггетсах? – спросила я, подбирая ноги под себя.
– Добрался наконец до твоей карты. Представь мое удивление, когда я читаю запись доктора Фрэнсиса, что ты о них мечтаешь. Ты правда ему это сказала?
– Да! – Я засмеялась и шлепнула его по плечу. – Тебе нельзя читать мою карту!
– Можно. Нехорошо – это да. Ты же на меня не настучишь? Или ты «крыса», Слоун? – Он с подозрением взглянул на меня.
– Я не собираюсь тебя продавать, но ты мне расскажешь, что вычитал.
Он напрягся и поскреб подбородок.
– М-м-м… ну, немного.
К горлу волной поднялась дурнота.
– Лжешь.
Релм посмотрел мне в глаза.
– Кто такой Джеймс?
От его мягкого голоса на глаза навернулись слезы. Как объяснить, кто для меня Джеймс?
– Он был для меня всем, – сказала я. – А теперь он никто. – Я закрыла глаза.
– Сочувствую, – произнес Релм, тронув меня за колено. – Не надо было мне заводить этот разговор.
Я шмыгнула носом и вытерла выступившие слезы.
– Да нет, просто у меня сегодня неудачный день. И…
– Я тебе говорил, что жизнь – дерьмо. Я тебе правда сочувствую.
– Не стóит, – прошептала я. – Джеймс мой парень, но… – Я замолчала, не желая признаваться, что Джеймс меня не помнит. Будто это доказывало, что я не так уж много для него значила.
– Он тоже побывал в Программе, – тихо сказал Релм. – Это есть в твоей карте.
Я кивнула.
– За мной пришли через неделю после его возвращения.
– Он тебя узнал? – с тревогой спросил Релм.
– Нет.
Сказать это – все равно что получить удар в грудь.
Релм не стал утешать – дескать, это ничего, а Джеймс меня обязательно вспомнит. Он указал на последний наггетс.
– Будешь?
Я уставилась на него.
– Довел меня до слез и еще на мой наггетс нацелился?
Он пожал плечами.
– Я только спросил, будешь или нет.
Я засмеялась, отодвигая коробку к Релму.
– Забирай, а то меня стошнит, я слишком быстро все уплела.
Он перестал жевать:
– Спасибо, Слоун, за излишнюю откровенность.
Однако он все равно доел наггетс, и мы принялись за картошку. Собирая салфетки жирными пальцами, я испытывала почти облегчение: в этом корпусе я чувствовала себя чересчур отмытой и асептической.
– Держи, – сказал Релм, подавая мне пакет. Приоткрыв дверь, он поглядел в щелку. – Никого.
Он жестом пригласил меня вперед. Незаметно выйдя в коридор, мы, хихикая, припустили бегом и почти вернулись в комнату досуга, когда из-за угла показалась медсестра Келл.
Релм выхватил у меня пакет «Макдоналдса» и швырнул его в пустую палату под кровать.
– Где вы были? – спросила Келл.
– Я показывал ей корпус, – ответил Релм, обнимая меня за плечи, будто лучшего друга. Я вдруг поняла, что он и есть мой лучший друг, по крайней мере, здесь. Секунду медсестра Келл сверлила нас взглядом, после чего кивнула на комнату досуга.
– Ну, ладно. Майкл, мальчики тебя искали, они собираются играть в карты.
Релм поблагодарил, и мы двинулись дальше, но Келл меня остановила.
– Это тебе, – сказала она, протягивая мне картонную чашку с ярко-желтой таблеткой.
– Зачем? Я прекрасно себя чувствую.
– Доктор велел, дорогая, – она подала мне чашку с водой, и я приняла таблетку, чувствуя, как во мне поднимается возмущение.
– Мне казалось, он уменьшит дозу лекарств, – резко сказала я. – Значит, я ошиблась?
– Возвращайся к друзьям, Слоун, – улыбнулась медсестра Келл и поправила мне волосы, небрежно упавшие на плечо. Оттолкнув ее руку, я пошла в комнату досуга.
– Куда тебя водили? – спросил Релм, когда я присела за стол. Карты на меня уже раздали, оставалось взять и посмотреть.
– Медсестра Келл подстраховалась, чтобы я оставалась послушной, – ответила я.
– Мне это нравится, – сказал Дерек, и они с Шепом захохотали. Релм озабоченно взглянул на меня.
– Эй! – раздался пронзительный голос. Сзади незаметно подошла Табита. Волосы были скручены в небрежный узел на макушке. – Релм, ты же сказал, что не принимаешь в игру четвертого!
Он вздохнул, но посмотрел на нее приветливо.
– Привет, Табита. Извини, но мест за столом не осталось.
– А почему вы ее взяли? Это нечестно! Релм, ты же обещал!
– В другой раз, ладно? – улыбнулся он. Табита с ненавистью посмотрела на меня, нехотя кивнула и неуверенной походкой отошла от стола.
На этот раз игроки обошлись без шуток: парни начали игру. Только вчера Табита уже заводила этот разговор и вот подошла снова. Значит, ее мозг действительно частично поврежден. Она выпила «Быструю смерть». Если бы Миллер выжил, то…
Глубокое горе, сковывающее горло, охватило меня при мысли о бедняге Миллере, одиноком и отчаявшемся, хоть мы и были рядом. Я его никогда не увижу.
Я ощутила легкое прикосновение к запястью.
– Ты плачешь, – прошептал Релм. Вздрогнув, я посмотрела на него. Он незаметно поглядывал вокруг, проверяя, не видят ли медсестры. Рукавом рубашки он вытер мне щеку и громко сказал «жулик!», ни к кому в особенности не обращаясь. Парни захохотали, перебирая карты, а я с благодарностью посмотрела на Релма. Мы вернулись к игре, но с каждой минутой реакция у меня замедлялась, и скоро они уже орали на меня, что я сбросила не ту карту. Сказав, что я пас, я поднялась.
Релм тоже встал.
– Ты неважно выглядишь.
– Я устала. Медсестра Келл дала мне таблетку, и…
– Погоди, это что, сейчас, в холле? Почему сейчас?
– Я не знаю.
Релм схватил меня за локоть и прижал к себе, пока меня не перестало шатать. Я не возражала. На меня накатила странная растерянность. Предстоящее возвращение в палату показалось невозможным.
