— Слышите? — повторил вопрос Кормчий.
— А должна? — ей отчего-то стало страшно, но она понимала, что от этого уже не уйти. Дело сделано. Где-то так.
— Смотря, кто вы, Дарья, — старик, а сейчас Дарья увидела, что он действительно отнюдь не молод, вынул изо рта сигаретку, поглядел на нее с удивлением и отбросил в сторону. Окурок пролетел метр или два и вдруг исчез. Просто канул в небытие, и все.
— Объяснитесь! — потребовала Дарья, не любившая недомолвок.
— Если вы просто человек, то не должны. Но вы же не совсем человек?
— Я… — Ну, что она должна была ему сказать? Рассказать свою историю? Но только ли ее это тайна?
— Я не знаю, — сказала она.
— Свою историю мне не расскажете, — кивнул Кормчий. — Ваше право. Я вашего доверия не заслужил, но, быть может, когда-нибудь потом.
— А?.. — Дарья неожиданно сообразила, что долг платежом красен, и, ответив отказом, она лишает себя права задавать свои вопросы.
— Сообразили? — старик достал из кармана портсигар и щелкнул крышкой.
— Да. Но…
— Об этом не беспокойтесь! — отмахнулся старик. — Сражение окончено. Мы победили. Ваши опекуны целы и невредимы. Ну а секреты, которые слышат эти стены, здесь и остаются. Это твердо. Что-то еще? Стул? Вино? Папиросу?
— Стул, чашку черного чая и папиросу, — перечислила она, хотя, если бы могла, удрала бы сразу, но она даже не знала, как сюда попала, тем более, не представляла, как отсюда выбраться.
— Вообще-то, сюда по собственному желанию не попасть, — ей показалось, что Кормчий читает ее мысли, но, с другой стороны, что тут удивительного, после всего остального? — Но вы попали сюда именно так. Это в качестве аванса. Садитесь!
Дарья оглянулась. Оказывается, за ее спиной стоял стул. А слева от стула столик. На столешнице фарфоровый сервиз — чашка, блюдце, чайник и сахарница, — хрустальная пепельница, папиросы «Аякс» и коробок спичек.
«Оперативно! И словно по волшебству!»
— Спасибо! — она села, взяла чайник, наполнила чашку. Чай был горячий и крепкий, и пах умопомрачительно. Дарья поднесла чашку к губам. Осторожно попробовала и с удивлением обнаружила, что чай в чашке разогрет ровно настолько, чтобы его можно было пить, не обжигаясь, но и не раздражаясь на то, что остыл.
«Колдовство…»
Она тянула время, пытаясь сообразить, что и как будет правильно рассказать. О чем умолчать, а о чем и вовсе забыть.
Сделала несколько осторожных глотков, отставила чашку и взялась за папиросы.
— Как вас зовут? — спросила, закурив.
— Егор Кузьмич, — ответил старик, — но это, Дарья Дмитриевна, — усмехнулся, акцентировав ее имя, — весьма условно. Вы потом поймете. Сколько вам лет?
— Вы же знаете!
— Из первых уст интереснее.
— Сорок восемь.
— А познакомился с вами Марк?..
— Двадцать два года назад, — Дарье не хотелось вспоминать прошлое, но она знала — отступать поздно. — Откуда вы узнали мое настоящее имя? Вы ведь знали уже, кто я такая, когда Карл меня представлял. Ведь так? Или он действовал по вашему приказу?
— Не так! — Старик встал из кресла, прошелся, молча, между «камней», повернулся к Дарье. — Вы ведь «услышали» сейчас?
— Что, простите?
— «Услышала»! — кивнул своим мыслям старик и достал вдруг прямо из воздуха стакан с каким-то темно-красным напитком. — Как вы их назвали? «Камни»?
«Вот, черт! И вправду!» — мысленно она назвала окружающие ее предметы камнями, поставив, что характерно, это слово в кавычки.
— Да.
— А почему?
— Не знаю, — пожала она плечами. — А вы знаете?
— Это они вам сами подсказали, — объяснил старик, возвращаясь в кресло. — Можно сказать, назвались. С ними всякое случается, вот и про тебя кое-что шепнули. Итак?
— Ну, ладно! — криво усмехнулась Дарья. — Я Дарена Рудая, дочь князя Петра Рудого Третьего своего имени, родилась в замке Нагорное одиннадцатого января 1881 года. В младенчестве крещена не была, а отчего не знаю. Имя перешло от бабки по отцовской линии по традиции, а не по его желанию. Считалось, не выживу, но, к их огорчению — я имею в виду отца и мать, — не померла, — говорить об этом было неприятно, тяжело и больно. Даже теперь, — спустя столько лет, и через двадцать лет после возникновения «литовской баронессы».
— Хотите выпить?
— А что у вас?… Впрочем, у вас, наверняка, есть все. Старки хорошей я бы выпила. Найдется?
— Угощайтесь! — хмыкнул Егор Кузьмич, и на столике рядом с чашкой возник граненый хрустальный стакан, наполненный ровно до половины.
— Ловко это у вас!
— Да уж, у нас так.
— С полутора лет на воспитании у «доброй женщины» в Вологде, — Дарья отпила старки, переждала мгновение, закурила, выиграв еще немного времени и пожала плечами. — Эти подробности вам ни к чему, я думаю.
— Два вопроса.
— Спрашивайте.
— Крестила вас именно эта женщина?
— Да, она была католической веры.
— Математикой когда занялись?
— В пять лет.
— А голоса услышали?
— Мне кажется, я их всегда слышала.
— А потом к вам пришел Марк…
— Да, нет, — покачала головой Дарья. — Теперь мне кажется, что первой была Грета…
— В девяносто шестом?
— Да, представьте! — Теперь Дарья вспомнила эти встречи, как если бы все это случилось только вчера. Сомнений не было — к ней приходила Грета.
— Только она в гриме тогда была, вот я ее сейчас и не узнала. Да и времени сколько прошло!
— Приходила…
— Разговаривали, — пыхнула папироской Дарья. — Она мне всякое рассказывала, книги приносила, задачки решать давала, а потом сказала, что уезжает, и все.
— И в девятьсот седьмом пришел Марк.
— Мы в госпитале встретились, — вспомнила Дарья. — У меня обострение случилось… Почки, знаете ли… А он… Я тогда думала, он служит там… лекарь или фармацевт… Красивый, интеллигентный, образованный… Шутил, читал стихи по памяти, объяснял природу болезней… Потом стал навещать.
— Три месяца, — подсказал Егор Кузьмич.
— Три месяца, — согласилась Дарья. — Потом снова, но уже в девятьсот восьмом. Тогда я думала, что он негоциант. Ездит, торгует…
— И он предложил вам…
— Родиться наново.
— В июне девятьсот девятого?
— Да, — подтвердила Дарья.
— Спасибо, я понял, — кивнул старик. — Вы помогли мне разобраться, понять, суть происходящего.
— Теперь ваша очередь! — Дарья допила старку в два больших глотка и с вызовом посмотрела на старика.
— Спрашивайте, — он не отвел взгляд, смотрел спокойно, уверенно, со значением.
