— Я тоже, — откликнулась Ирина, слушавшая этот горячий монолог без тени обиды, с глубоким интересом. — Видите, я была права! Рассказать о чем-то необъяснимом безумно сложно!
— Нелегко тебе хлеб достается! — посочувствовала Лейла. — Я вот торгую в своей фирме детской косметикой и подгузниками и в бездны предпочитаю не заглядывать! Стас продает подержанные корейские машины, Ксения — квартиры, Ленка с Борисом трудятся редакторами в издательстве… Все дела земные. Макс, самый хитрый, осел на телевидении и плевать хотел на всякую там мистику!
Я привстал и поклонился:
— Знаете, господа, я предпочел бы торговать подгузниками. Оно, может, не так престижно, зато куда как приятней!
Лейла кинула в меня огрызком яблока и повернулась к Наташе:
— Ты вот у нас звезда, ведешь передачу на радио. Мы все тебя слушаем каждое утро. Скажешь, неужели тоже предпочла бы торговать подгузниками?
— Разве что рейтинги упадут… — Поднявшись из-за стола, Наташа безуспешно пыталась отыскать среди груды грязной одноразовой посуды чистый стакан. — И потом, это тоже надо уметь, как и в бездны заглядывать… Чем бы воды зачерпнуть? Костя по телефону заманивал, говорил, тут есть родник!
— А кстати, где он сам? — удивленно огляделась Ирина.
С того момента, как мы уселись пить кофе, наш хозяин стушевался, совсем как в прежние времена, и все благополучно о нем забыли. Костя обнаружился чуть поодаль от стола. Он стоял, прислонившись к стволу старой яблони, и так слился с ее тенью, что стал практически незаметен. Услышав вопрос Ирины, он пошевелился и обнаружил свое присутствие. Я посмотрел на него мельком, но невольно задержал взгляд. Меня заинтриговало странное выражение его лица — Костя выглядел так, словно стоял на краю трамплина и готовился прыгнуть в воду с большой высоты. Точно такое выражение — решительное, сосредоточенное и упрямое — можно видеть на лицах спортсменов перед стартом.
— Я тоже хочу рассказать историю! — заявил он.
Поскольку мы уже успели уйти в дискуссию о наших профессиях, его слова вызвали легкое недоумение. Многие украдкой взглянули на часы. Близился вечер, с запада шли тучи, в саду стало сыро и прохладно, на нас все ощутимее нападали комары. Мы устали сидеть, хотелось подвигаться, прежде чем опять на несколько часов угодить за руль… Но отказать хозяину было неловко.
— Конечно, что же ты молчал! — Улыбка Ирины была слишком широкой, чтобы оказаться искренней. Она одна в этот день не проявляла никакого интереса к обновленному Костику, так как относилась к тому роду людей, которые составляют мнение об окружающих раз и навсегда. Я убедился в этом еще в институте, после того как потерял ее библиотечную книгу. С тех пор Ирина считала меня легкомысленным, ненадежным типом, хотя я всячески пытался загладить свою вину. — Я просто подумала, что всем надоело играть! Макс и Наташа отказались, вот и…
— Ты, Наташа, — он не дослушал, и это тоже появилось в его манерах совсем недавно, — говорила, что никто не смог рассказать о необъяснимом. Так вот, у меня есть такая история. Это загадка, и разгадать ее я предоставляю вам.
— А сам знаешь ответ? — поинтересовался Стас.
— К сожалению, да. — В голосе Кости что-то зазвенело, словно оброненный гвоздь. — Это случилось по соседству, вон там!
И он указал налево, туда, где за серым от времени дощатым забором виднелся бревенчатый сруб. Дом так потерялся в зарослях плюща, борщевика и крапивы, что я впервые его заметил. Единственное видневшееся окно было забито деревянным щитом. Вероятно, хозяева не заглядывали сюда уже не первый год.
— После того как это произошло, сюда стали избегать ездить. — Костя обвел широким жестом окружающие дачи. — Вот почему здесь все заросло… Раньше было иначе!
— Та-ак… — протянула заинтересовавшаяся Ксения. — То есть, я так понимаю, это нехорошее место?
— Оно было хорошим… — Костя как будто ответил на ее вопрос, но его голос звучал так, словно он говорил сам с собой. Пронзительно-голубые глаза приняли отсутствующее выражение, он явно не видел ни нас, ни стола, заваленного грязной посудой. — Оно было лучшим в мире! Мы с соседями тесно общались, — начал он свой рассказ, — в той семье тоже были дети, и мы часто лазили туда-сюда через забор. Наши родители дружили, к тому же они работали в одной больнице. Это садовое товарищество — все из медработников. Когда я был маленьким, мне вообще казалось, что все люди на свете — врачи. Я единственный ребенок, а в той семье росло двое мальчишек, погодки. Старший был моим ровесником и другом, младший… Наверное, я автоматически относился к нему так же, как его брат, — снисходительно, с презрением, потому что тот ничего из себя не представлял. Какой-то заторможенный, вялый, серый, я бы сказал. При этом у него случались вспышки дикой злобы, совершенно звериной, и тогда он кидался на нас с кулаками, визжал, плевался и царапался, хотя мы всего-навсего с ним играли. Он мог ударить даже свою маму, когда та прибегала нас разнимать. Один раз он так укусил за руку брата, что рана не заживала все лето, а после остался шрам. В общем, это был настоящий крысеныш! Так мы его и дразнили, а он злился еще больше.
Рассказывая о своем маленьком недруге, Костя судорожно морщился, заново переживая подробности старых драк, и я, глядя на него, думал о том, что в жизни любого человека важно только детство. Все остальное — бесконечные воспоминания о нем.
— Однажды мы с ним сцепились в очередной раз, и когда его брат, Витька, нас растаскивал, то выкрикнул нечто такое, чего я не понял. А именно: «Господи, и зачем они тебя, придурка, взяли! Оставался бы, где был!» Мне почудилась в этом некая тайна, тем более что Витька не захотел ничего объяснять. Я спросил у самого Славки, что имел в виду его старший брат, но в ответ получил очередной пинок. Спрашивал я и своих родителей, откуда «взяли» Славку, но те только переглядывались. Поясню — меня очень волновала вероятность того, что подобное несчастье может случиться и в моей семье, и мама с папой «возьмут» неизвестно откуда такое же чудовище. Правду я узнал от соседки, жившей через дорогу. Она все про всех знала и тайны из Славкиной биографии делать не стала. Оказалось, он детдомовский. Мать Вити рожала с тяжелыми осложнениями и не могла больше иметь детей, а очень хотела еще ребенка. Знакомые считали, что эта семья совершает безумный поступок. Лишних денег у них никогда не водилось, а свой ребенок уже был… Однако Славка все же появился. Сперва он прикидывался тихоней и умело давил на жалость, но, освоившись, осмелел и показал себя во всей красе. Он капризничал, требовал к себе повышенного внимания, оскорблял приемных родителей, если ему казалось, что они больше занимаются родным сыном. Витьку он возненавидел люто, явно считая, что тот ему мешает завоевать любовь усыновителей. Кончилось тем, что он возненавидел и родителей. Славка никак не мог поверить, что они его любят наравне со своей родной кровью… Ему тогда было десять лет. Он каждый день доводил мать до слез, отец брался за ремень, но не решался его отстегать… Брат от него прятался и вечно ходил в синяках и царапинах. Но это были еще цветочки. Когда Славке исполнилось четырнадцать лет, жить с ним под одной крышей стало просто страшно. Откуда-то появились его старые детдомовские дружки, он стал с ними хороводиться и таскать из дома вещи. Родителям открыто заявлял, что ненавидит их, Витьку подстерегал в укромных уголках и избивал или подставлял своим враньем под родительское наказание. К шестнадцати годам он превратился в настоящее чудовище, ничего не боявшееся и никого не любившее.
