Дальнейшее в памяти Лёвушки смешалось. Он помнил, как перед ним сомкнулись железные стены — и тут же его смяла и отбросила набежавшая визжащая потная толпа. Потом Хасановна волокла его за руку, он отбивался и рвался назад и вниз, там уже клубился багровый (с перламутровым отсветом) дым, рядом бежал японец с зонтом, волоча кого-то бессильного за воротник, воняло так страшно, что многие падали только от вони, навстречу неслись огромные двуногие носороги, волочившие гигантских змей, и один из них бросил свою змею, схватил Хасановну, японца и Лёвушку одной рукой и швырнул их в небо, полное чёрных ошмёток и кровавых брызг…
Потом он нёсся куда-то, вцепившись в бока Хасановны, на заднем седле мотоцикла. Ветер немного привёл его в чувство.
Было светло и темно одновременно.
Потом оказалось, что он стоит на каком-то возвышении в свете множества фар; пространство полно копоти и треска моторов; — но в его руках мегафон! И он может перекричать моторы!! И он перекрикивает их!!!
Я много раз просил его воспроизвести хотя бы часть той зажигательной — во многих смыслах — речи, которую он произнёс перед байкерами. Но он не помнил ничего. Просто не помнил. А придумывать я не хочу, потому что так, как надо, я не придумаю. Хасановна сказала просто: «Хорошо выступил товарищ Лев. Педофилов критиковал…» В общем, Лёвушку вы уже, наверное, представляете себе достаточно. Вот заодно представьте, как он критиковал педофилов, если после этой его речи полторы тысячи грубых русских байкеров, собравшихся в тот день на какой-то традиционный слёт то ли в Люберцах, то ли в Мытищах (забыл), встали на колесо и строем пошли на Москву…
В процессе достижения успеха тактичность и ум могут только мешать.
Уинстон Черчилль
Что мы знаем про Швейцарию? Альпы; любил бывать Штирлиц; понтовые часы и беспонтовые ножики; сладкий белёсый шоколад; банки, полные банковских тайн. Так вот: за последние пару десятков лет с банками в Швейцарии становится всё хилее и хилее, банковскую тайну не держат и готовы предоставить её по первому-второму запросу какого-то там Интерпола. Последний бастион старых порядков — это швейцарские частные клиники, где тебя будут лечить от чего угодно (хоть от острого отравления большим количеством свинца), не спрашивая документов и не интересуясь ни историей жизни (anamnesis vitae), ни предыдущими заболеваниями (anamnesis morbi) — просто плати бабки, и всё. И никакой полиции на территорию клиники ходу нет. Санаторий, cum dis volentibus…
Так или примерно так беседовали Шпак и Шандыба, сидя на открытой веранде в шезлонгах, попыхивая дорогими сигарами и прикладываясь к бокалам с аперитивами. Тихая размеренная жизнь клиники их устраивала. После барселонских потрясений их тянуло на лень, скуку и невинные капризы. У хладнокровнейшего Шпака сдали нервы, он подпрыгивал и дёргался при малейшем шорохе за спиной; Шандыба оставался вроде бы спокойным, но у него одна за другой образовывались язвы: в желудке, в кишках, на запястьях и лодыжках — ну и в разных других жизненно важных местах…
В общем, они испросили отпуска — и начальство, поизмывавшись некоторое время (так, не зло, а для порядка), отпустило их, велев оставаться на связи.
В клинике «Pax vobiscum», что в пригороде Базеля, Шандыба уже лечился и дорогу туда знал. Шпак с удовольствием выслушал описание достоинств этого места и со всем согласился. Правда, потом оказалось, что у него немного перемкнуло в памяти: когда-то он слышал краем уха, что Базель-Базель — это где-то на водах и там всеевропейское средоточие игорного бизнеса. Вышел небольшой конфуз…
Так что в итоге они поселились в филиале этой же клиники, но расположенной в горах в городке Монтана-Вермала. Во избежание недоразумений Шандыба объяснил другу, что это не та Монтана, которая в Америке, а совсем другая Монтана. И не джинсы. А просто так. Деревня и деревня. Вон, на Урале Париж есть… но мы туда не поедем. Шпак только пожал плечами: ну, не поедем, и не надо.
Но, в общем, здесь всё было великолепно. Разве что еда подкачала по части оригинальности. Привыкший к французскому и итальянскому разнообразию, немецкой (особенно баварской) своеобычности и португальской кухонной вдохновенности, Шпак был разочарован до глубины души простотой и безыскусностью кормёжки. То есть всё было качественно и по-своему вкусно, но такое он уже ел, и много раз. Шандыба, который оказался прикован к диете, как каторжник к пушечному ядру, сочувствовал другу слабо. Несколько раз он повторил: «Скажи спасибо, что мы не в Англии», — после чего просто перестал реагировать на сетования.
Шпак постепенно нашёл способ замещать бедность вкусовых ощущений: он ловил по телевизору русские каналы и смотрел напропалую все кулинарные передачи. Вот же, говорил он несчастным голосом, вот, смотри — всё так просто, а этим-то заразам кто мешает?..
Прошло дней шестнадцать-семнадцать. Однажды Шпак включил телевизор несколько раньше обычного. Шёл репортаж о каких-то очередных беспорядках в Москве. Кто-то стоял на трибуне и горячо толкал речь. Шпак насторожился: этот кто-то смутно напоминал кого-то ещё. Он присмотрелся и для верности позвал Шандыбу.
— Помнишь, в прошлом году лоха одного искали? — спросил Шпак. — Ну, который двести девяносто два зелёных лимона прибрал?
Шандыба присмотрелся.
— Да не, — сказал он. — Похож, да. Но тот вроде постарше был.
Теперь присмотрелся Шпак.
— Ну, постарше, да. А может, это его внук?
Снова присмотрелся Шандыба.
— Может, и внук. Внуки на дедов знаешь как похожи?
Картинка погасла, мелькнула новостная заставка (типа, конец, уже всё) — и началась реклама.
— Если внук, — сказал Шандыба, — надо его брать. По внуку и на деда выйдем…
На лохе, прибравшем без малого триста зелёных лимонов, можно было неплохо подняться. И, поозиравшись и повздыхав про себя, Шандыба стал звонить бригадиру Ираклию…
СТРАЖИ ИРЕМА
Макама двенадцатаяСперва ты пробуешь продать что-нибудь ненужное: колечко царя Сулеймана, четки Адама, хорасанский платок…
Потом ты пытаешься объяснить состоятельному прохожему, что испытываешь временные денежные затруднения.
Наконец ты начинаешь мошенничать, воровать и грабить, поскольку ну не работать же!
— А говорил, что дети Сасана везде заодно! — ругался бенедиктинец. — Врал, что ты едва ли не ночной халиф… Первый аферист на весь Багдад… А ты днём ото всех рыло прячешь!
