Коричневый пиджак был слишком широк, а брюки длинноваты, но зато серый плащ сидел, как на меня пошитый. Судя по размерам, муж Зинаиды, которого я видел на фотографиях в старой электронной рамке, был мужчиной крупным — офицер-десантник с широкими даже в старости плечами, квадратной челюстью и глазами убийцы.
— Быстро помер, стервец, — рассказывала о нём Зинаида. — Сидели, телевизор смотрели, а тут раз — и нету. Аж завидно. Старый осколок в кровоток попал и всё… А я эту костлявую уже жду-не дождусь, разваливаюсь на части, а её всё нет и нет.
Вытащив мусор, прибив прикроватную полку на полметра ниже, натянув пару бельевых верёвок на балконе, подклеив обои у потолка и прочистив стояк раковины, я, наконец, получил высочайшее разрешение отдохнуть.
— Только перед этим последнее задание тебе. Подкрути дверцу шкафа. У деда инструменты возьми.
«У деда» означало «в небольшой кладовке». Офицер был дотошным и любил во всём порядок: баночки с рассортированными гвоздями, каждому инструменту своё место в самодельном шкафчике с ячейками, гаечные ключи на стенах висели в порядке возрастания размера.
Взяв отвёртку, я прошёл к шкафу в зале и, открыв дверцу, чуть не присвистнул. Там висел гражданский женский пиджак с кучей наград: от воротника до пупа. Среди них особенно выделялась золотая звезда с цифрой «50» — знаменитая штука. Цифра соответствовала числу лично уничтоженных противников.
Зинаида увидела моё удивление и нахмурилась:
— Чего пялишься? Крути давай. Вон, сверху отвалилась почти!
— А вы где служили, если не секрет? — спросил я, орудуя отвёрткой и возвращая дверце исходное состояние.
— Санитаркой, — пробурчала старуха.
— Что ж это за санитарка такая, с «полтинником»?
— Ну, знаешь, как это бывает? Молодая девушка, офицер-командир. Я ему говорила, мол, хочу цацку, он и выписал.
— Ага. «Полтинник». Выписал, — я попробовал несколько раз открыть и закрыть дверцу.
— А ты чего такой любопытный, а? — перешла Зинаида в контрнаступление. — Интересно, чтоль?
— Простите, — оскалился я. — Можете не рассказывать.
Зинаида ушла, оставив меня одного в зале. Я осмотрелся, прошёл вдоль книжного шкафа, где за стеклом покоились старые тома, скользнул взглядом по обязательному для любой старой женщины пропылённому сервизу и лишь потом обратил внимание на фотографию на стене — не электронную, а простую, бумажную.
Сперва я не узнал Зинаиду: с пожелтевшего листка бумаги на меня смотрела угрюмая и красивая очень суровой красотой женщина в чёрном берете с красной звёздочкой. На её кителе красовалась только одна награда — тот самый «полтинник». Воровато оглядевшись, я вытащил фото из рамки, перевернул и увидел надпись: «Гожув-Велькопольски» и дату — почти сорок лет назад.
Плюхнувшись в зале на диван, застеленный покрывалом с оленями (Боже мой! Это же тот самый рисунок!), я уставился в стену-экран, но фильмы и передачи быстро наскучили. Хотелось выйти в сеть, но этого делать было, разумеется, нельзя, поэтому я взял со стола, укрытого холщовой скатертью, первую попавшуюся там книгу. Это было какое-то специальное издание для ветеранов войн — красочное, с ярко-красной обложкой, золотым тиснением и враньём на страницах.
В который уже раз я задумался над тем, что вообще происходило на фронтах идущей до сих пор Величайшей Отечественной.
Совершенно точно советская историческая наука определяла лишь её начало. Капиталистические державы всего мира собрались устроить очередную бессмысленную бойню, стремясь перекроить мир. Повоевав обычными средствами, они сожгли мир в ядерном пламени и тогда трудящиеся сбросили оковы и начали другую войну — осмысленную и справедливую.
А вот дальше начиналась какая-то ерунда. Наступательных и оборонительных операций за почти полсотни лет провели множество, и разобраться во всём этом бедламе было дьявольски сложно. У Союза не существовало даже нормальной карты: на постоянной основе действовали всякие «Малабарские фронты», где наши войска то вели победоносное наступление, то стойко оборонялись от превосходящих сил… И так далее, по шаблону.
Я знал, что под контролем Союза большая часть Европы, изрядный кусок ближнего востока, Индия (хинди-руси всё-таки стали пхай-пхай), Аляска, а также крупные анклавы в обеих Америках, Африке, Антарктиде и на Луне.
Зато обширные пространства в Сибири были либо под властью Китая, либо выжжены и загажены грязными атомными бомбами.
В остальном же — полная тьма. На моей памяти несколько раз давали пафосные салюты по поводу взятия Вашингтона, после которого точно должен был наступить мир. Может быть, войны уже вообще нет, а может быть, мы терпим поражение за поражением. А может, наоборот, мы совсем скоро победим, достанем президента Соединённых Штатов с Марса, и тогда на просторах Алабамщины и Миссисипщины заколосятся в колхозах невиданные урожаи зерновых.
Я равнодушно пролистывал карты с жирными красными стрелками советских наступлений и тощими синими контрударами «Стран НАТО и сателлитов», читал вызывающие зевоту отчёты о героическом освобождении тех или иных населённых пунктов. Постепенно танковые удары в моей голове смешивались с гениальными окружениями, флотскими операциями и ядерными бомбардировками, те, в свою очередь, переплетались с ракетными ударами и орбитальными сражениями, и я не заметил, как глубоко заснул.
Лишь однажды я вздрогнул, почувствовав чей-то пристальный взгляд.
Сон избавил меня от очень неприятного вопроса: что делать дальше? Я оказался в дурацкой ситуации, которая, как мне казалось, не имела выхода. Меня спасли из знаменитых застенков КГБ, но долго ли я сумею продержаться на свободе — неизвестно. Оставалось лишь надеяться, что пропавший куда-то Разум (а я не сомневался, что это был он) пропадёт уже навсегда и оставит меня в покое.
Я спал без задних ног и видел цветные сны.
Снился бабушкин дом. В детстве, когда я приезжал на каникулы, меня укладывали на небольшом диванчике, который дед, мастер на все руки, сделал сам от начала и до конца. Старик умел вкладывать в вещи душу — и эта работа не стала исключением: диван получился мягким-мягким и прямо-таки чудотворным. Стоило лишь положить голову на подушку, как сон нападал сразу же и был сладок, как бабушкино варенье.
Под окнами росло вишнёвое дерево, и, когда взошедшее солнце начинало припекать, по комнате распространялся, смешиваясь с вездесущим запахом лекарств, аромат смолы и тёплой древесной коры. В такие моменты я обычно открывал глаза и смотрел, как летали, закручиваясь в небольшие вихри, яркие жёлтые точечки пылинок. Мне нравилось представлять, что это — звёзды, а я — сверхсильное существо, свидетель жизненного цикла целой галактики.
