— Злишься, Трид? Это хорошо. Значит, опять вошел во вкус жизни. Жить и злиться — почти одно и то же. А праздную я первый побочный результат сегодняшней битвы. Ассоциация кинопрокатчиков только что подписала соглашение. Мы предоставляем им по полчаса старых видеопленок на каждый сеанс, за это получаем треть кассового сбора и решающий голос в выборе фильмов. Ты понимаешь, что это значит, Трид? Вся американская промышленность находится сейчас в зависимости от нас!
Когда мы протиснулись в лабораторию, я услышал возгласы:
— Врача! Скорее врача!
Репортеры, склонившись над чем-то, орудовали фотоаппаратами и кинокамерами. Видно, совсем очумели!
Вызвать ветеринара была бы куда разумнее. Бедная собачка! Подыхает, должно быть.
Нас пропустили. Вместо собаки я увидел лежащего на капсуле изобретателя. Кто-то, за неимением воды, брызгал ему в лицо бренди из карманной фляжки.
— Сердечный приступ. От волнения, — Лайонелл вопросителыш посмотрел на Мефистофеля. — Придется, по-видимому, отложить.
— Если вы позволите, я сделаю все за профессора, — предложил один из ассистентов Анбиса. Изобретатель с трудом открыл глаза.
— Нет, нет, я сам! Просто маленькая слабость. Десять лет ожидания — это хуже тюрьмы. Так и напишите в газетах!
— Как вы себя чувствуете, профессор? — резко оборвал его Лайонелл. — Если лучше, то давайте начинать.
— Сейчас, сейчас! — Милтон Анбис порывисто встал на ноги. Включая и переключая непонятные мне приборы, он обеими руками вцепился в рукоятки, чтобы не упасть. Заметив меня, зашептал слабеющим голосом: — Сердечные таблетки! Скорее! Они у меня в левом кармане! Суньте мне в рот! Спасибо, Мортон!
Я вышел. Было тяжело смотреть, как человек, рискуя свалиться замертво, последним нечеловеческим усилием рвет финишную ленту пятидесятилетнего марафона. Тяжело и полезно. Пожизненное мученичество ради мечты мало что изменяет: скептики остаются скептиками, циники — циниками. Но хотя бы во мне ему удалось зажечь слабую искорку надежды. Может быть, жизнь все-таки стоит того, чтобы еще раз попытаться? Уйти — легко, вернуться снова — невозможно. А анабиоз?
Я совсем забыл про собаку. Только когда из лаборатории донеслись возгласы безграничного удивления, понял — свершилось! Кто-то уже выбегал, чтобы прямо с машинки отправить в набор величайшую научную сенсацию двадцатого века. Лаборатория напоминала сумасшедший дом. Одни орали в транзисторные передатчики, другие тыкали микрофоны прямо в рот ассистентам, третьи запечатляли прислонившегося к капсуле изобретателя. Слезы счастья застилали ему очки, он ничего не видел, только хватался за сердце и плакал. А сама виновница торжества глядела на мир осоловелыми собачьими глазами.
— Она зашевелила хвостом! — восторженно закричал один из ассистентов.
— Рекс, Рекс, спасибо тебе! — забормотал профессор. Одной рукой он обнимал собаку, другой нашаривал в кармане таблетку. — Ты не предал меня! Ты сделал все, что смог. Десятки лет люди считали меня сумасшедшим. Встань, покажи им, что анабиоз возможен!
Ньюфаундленд, казалось, понил, о чем его просит хозяин. Он пытался встать, но отказали отвыкшие от движений лапы. Жалобно скуля, он упал обратно в капсулу.
Домой мы ехали в личном броневике Мефистофеля.
Улиц я не видел. Обзорный видеон находился рядом с водителем. Мы сидели сзади. У нас был только телемортоновский экран, а он давал довольно однобокое представление о том, что творится на свете. Мне хотелось видеть лица раскупающих газеты людей, понять, что они ожидают от анабиоза.
— Будь уверен, завтра же к Мильтону Анбису запишутся несколько тысяч. — Мефистофель угадал мои мысли. — А ведь риск был огромный — вложить около пятидесяти миллионов и получить взамен дохлого пса… Я ведь тогда еще не предполагал, что это будет для тебя…
— Между собакой и человеком существует некоторая разница, — заметил я с иронией.
— В принципе установка пригодна для всех высокоорганизованных животных. Конечно, потребуются огромные дополнительные затраты. Вот почему ты на долгое время, вероятно, будешь единственным.
— Уступаю свое место другому, — я отвернулся от экрана, где показывали испытания новой противоракетной системы. — Проснуться в грядущем, где все будет то же самое, что сейчас, только на высшем техническом уровне? Благодарю покорно! — отрезал я, все еще вспоминая ньюфаундленда. Я с удивлением почувствовал, что он мне не безразличен. Мне хотелось знать, каким ему покажется на вкус первый глоток воды, первая кость, какими глазами он посмотрит на первую после стольких лет встречную собаку. Именно это тревожило меня. Неужели гороскоп прав в отношении моего характера? Твердое решение, которому противодействует слабая воля; толкающее на самоубийство отвращение к жизни, которое грозит свести на нет крошечный, заново обретенный интерес к ней?
— Совершенно согласен с тобой, — Мефистофель взглянул на часы. — Но мир может измениться. Вместо Телемортона — Гравимортон. Как тебе нравится это название? Я сам его придумал.
— Для новых сигарет? — сострил я.
— Пока что для секретной лаборатории в невадской пустыне, — он сказал это шепотом, видимо, не хотел чтобы слышал водитель. — Пока что! — повторил он с ударением. — А когда-нибудь это станет таким же по. Яием, как ньютоновы законы или теория относительности.
У меня пропала охота шутить. Слишком заметным было скрытое торжество в его внезапно помолодевших глазах.
— Приехали, господин Эрквуд! — оповестил нас водитель.
Я вылез, уже готовый ступить на крыльцо отцовского дома. Он был построен еще в прошлом веке, модернизация не коснулась наружных стен, даже ступеньки крыльца оставались деревянными, вероятно, поэтому их облюбовали соседские кошки — к синтетическим материалам они относились недоверчиво. Я опустил занесенную ногу, она стукнулась о бетон, и только тогда я увидел, что мы находимся на частном мортоновском аэродроме. Нью-Йорк сливался с горизонтом, вулканическим извержением он поднимался к небу, из черного смога выглядывали лишь самые высокие небоскребы — железобетонные надгробия погибшей под пеплом времени железобетонной Помпеи.
Здесь, на взлетной полосе, воздух был почти сносен.
Еще более прозрачным показался он мне в Батл-Маунтене, куда мы долетели за час на скоростном телемортоновском самолете. Здесь мы пересели на вертолет. А когда он снизился, кругом была бескрайняя пустыня. В своих городских костюмах мы на фоне песков и редких кактусов казались фантастическими марсианами. Шныряли ящерицы, ползали какие-то невиданные зверьки, некоторые подходили совсем близко и с изумлением оглядывали нас.
