Я представляю отца и мать, сидящих на краю фонтана перед бьющей в небо струей и болтающих ногами в воде. Я знаю, что этот фонтан давным-давно заброшен и никакой воды там быть не могло, но хочется представлять все покрасивее.
— Приближалась Церемония Выбора, а твой отец стремился оставить фракцию эрудитов, потому что увидел кое-что ужасное…
— Что?
— Твой отец дружил с Джанин Мэтьюз, — произносит Зоя. — Он увидел, как она проводит опыты на бесфракционнике в обмен на продукты питания, одежду, или еще что-то в таком же роде. Она тестировала сыворотку, вызывающую страх, ту, которая впоследствии использовалась при инициации лихачей. Сначала сыворотка не моделировала персональные страхи конкретного человека, а вызывала лишь самые общие, вроде боязни высоты или пауков. Нортон, сделавшийся затем эрудитом, был тогда там и позволил ей зайти слишком далеко. Бесфракционник после тех опытов так и не оправился. Для твоего отца это стало последней каплей.
Она останавливается перед дверью в лабораторию, чтобы открыть ее с помощью своего значка. Проходим в темный кабинет, где Дэвид дал мне записи моей матери. Мэтью уткнулся носом в экран компьютера, его глаза прищурены. Он нас едва замечает.
А мне одновременно хочется плакать и смеяться. Молча сажусь в кресло около пустого стола. Папа был тяжелым человеком. Но хорошим.
— Твой отец хотел уйти от эрудитов, а твоя мать не хотела присоединяться к ним, невзирая на то, что именно в этом заключалась ее миссия. Гораздо важнее для нее было быть рядом с Эндрю, и они вместе выбрали альтруистов, — Зоя вновь делает паузу. — Это вызвало раскол между Натали и Дэвидом. В конце концов, он извинился, но сообщил, что больше не может с ней переписываться. Не знаю почему. После ее отчеты стали очень короткими. Потому-то их нет в твоем журнале.
— Но ведь она могла выполнять свою миссию, будучи во фракции альтруистов.
— Да. И еще — она была гораздо счастливее там, если бы стала эрудитом, — говорит Зоя. — Конечно, в каком-то смысле, альтруисты оказались не лучшим вариантом. Нет никакой возможности избежать всех последствий. Даже руководство альтруистов было испорчено ими.
— Вы говорите о Маркусе? — хмурюсь я. — Но Маркус — дивергент. У него нет генетических повреждений.
— Человек, живущий среди людей с генетическими повреждениями, волей-неволей начинает вести себя так же, как они, — отвечает Зоя. — Мэтью, Дэвид хочет встретиться с твоим руководителем, чтобы обсудить одну из разработок по сывороткам. Последний раз Алан не смог сообщить нужную информацию. Мэтью, пожалуйста, зайди к Дэвиду.
— Конечно, — бормочет Мэтью, не отрываясь от компьютера.
— Прекрасно. Мне пора. Надеюсь, что ответила на твой вопрос, Трис, — она улыбается мне и покидает комнату.
Я не шевелюсь. Маркус — дивергент, то есть «ГЧ», как и я. Не думаю, что он мог стать плохим человеком только потому, что находился среди генетически поврежденных. Ведь и я была среди таких. И Юрайя. И моя мать. Но никто из нас не кидался с кулаками на своих близких.
— В ее объяснениях имеется несколько слабых мест, не так ли? — спрашивает Мэтью.
— Ага.
— Некоторые люди готовы все валить на генетические нарушения, — говорит он. — Это легче принять, чем правду. Но знаний пока недостаточно.
— Каждый человек находит для себя виноватого. Для моего отца это были эрудиты.
— Кстати, они мои любимчики, — слегка улыбается Мэтью.
— В самом деле? — напрягаюсь я. — Почему?
— Я не знаю. Наверное, потому, что я с ними во многом согласен. Если каждый постарается как можно больше заботиться об окружающем нас мире, проблем будет гораздо меньше.
— А я всю жизнь их боялась, — признаюсь я. — Мой отец ненавидел эрудитов, и я от него это переняла. Только теперь я начинаю понимать, что он был неправ. Или просто предвзят.
— Неправ в отношении эрудитов или в том, что научил тебя их ненавидеть?
— И в том, и в этом, — пожимаю я плечами. — Кое-кто из эрудитов помогал мне, даже когда я не просила их о помощи.
Уилл, Фернандо, Кара… Они все — из эрудитов и, вместе с тем, одни из лучших людей, которых я только знала. Пусть даже недолго.
— Они слишком зациклены на том, чтобы сделать мир лучше, — возражаю я. — То, что сотворила Джанин, не имеет ничего общего с жаждой знаний. Она жаждала власти, по словам моего отца. И она получила по заслугам. А лихачи, наверное, хоть что-то соображали.
— Есть такое выражение, — парирует Мэтью, — «Знание — сила». Когда у тебя есть сила и власть, ты можешь либо творить зло, как Джанин, а можешь — добро, как мы. Сама по себе власть злом не является.
— А я с детства привыкла относиться с подозрением как к первому, так и ко второму, — сообщаю я. — Альтруисты считают, власть может быть доверена только тем людям, которым она не нужна.
— Да, — соглашается Мэтью, — но не пора ли отбросить старые подозрения?
Он встает из-за стола и достает книгу, — толстую, потертую с загнувшимися уголками. На обложке напечатано: «Биология человека».
— Здесь, конечно, самые основы, но они помогли мне кое в чем разобраться, — продолжает он. — Удивительно быть непознанной частью сложнейшего биологического механизма и иметь потенциал для исследования себя самого. Наша способность познавать себя и мир — самое беспрецедентное, что произошло за всю историю эволюции, именно она и делает нас людьми.
Он протягивает мне книгу и возвращается к компьютеру.
Смотрю на изношенную обложку, перелистываю страницы. Значит, тут кроется прекрасная тайна? Наверное, если я прочту книгу, смогу что-нибудь понять. И таким образом, почувствовую себя частью чего-то неизмеримо большего и древнего, чем я сама.
— Спасибо тебе, — благодарю я Мэтью.
Он вернул мне то, что я потеряла.
В холле отеля пахнет хлоркой и лимоном. Сочетание запахов безумно раздражает мои ноздри. Прохожу мимо комнатного растения с ярким цветком среди глянцевитой листвы и направляюсь к нашей комнате. Протираю экран планшета подолом рубашки.
Калеб сидит один, его волосы взъерошены, а глаза опухли со сна. Я швыряю книгу по биологии на кровать, он растерянно моргает. Внутри меня все сжимается от боли, и я сильнее прижимаю к груди планшет с маминым дневником. Он — тоже ее сын. У него есть право прочитать это.
— Если тебе есть что сказать, — ворчит он, — не молчи.
— Мама жила здесь, — я произношу слова слишком громко и быстро, как будто избавляюсь от груза. — Она родилась на Окраине, но они привезли ее сюда, и она прожила в Бюро пару лет, а затем отправилась в наш город, чтобы остановить убийства дивергентов эрудитами.
