Калеб продолжает моргать. Боясь, что потеряю решимость, быстро протягиваю ему планшет.
— Здесь находятся ее файлы.
Он хватает планшет. Он очень вырос и гораздо выше, чем я. А раньше все было наоборот. В детстве я не чувствовала, что хуже, глупее или трусливее, чем он.
— И как давно ты об этом узнала? — спрашивает он, прищурившись.
— Какая тебе разница? — бросаю я и отступаю на шаг.
Он вытирает экран рукавом и быстро точными движениями открывает первую запись. Я жду, что он сядет, начнет читать, но он глубоко вздыхает.
— Мне тоже надо кое-что тебе показать, Трис. Это касается Эдит Прайор.
Ее имя, а вовсе не вновь возникшая привязанность к Калебу, тянет меня за ним. Он ведет меня по коридору, мы пару раз сворачиваем и, наконец, заходим в узкую комнату.
На стенах — полки с книгами в одинаковых серо-голубых обложках. Они толстые и тяжелые, как словари. Посередине — деревянный стол с задвинутыми стульями. Калеб щелкает выключателем, и бледный свет озаряет помещение, напоминающее мне штаб-квартиру эрудитов.
— Я провел тут много времени, — объясняет он. — Это — хранилище записей. Есть данные по эксперименту в Чикаго.
Калеб идет вдоль полок, ведя рукой по книжным корешкам, достает один из томов, кладет его на стол и раскрывает. Внутри — сплошной убористый текст с картинками.
— Почему они не перенесут информацию в компьютер?
— Полагаю, для большей безопасности, — произносит он. — Данные имеют свойство уходить из-под контроля, а вот бумагу всегда можно уничтожить и избавиться от опасных документов. Поэтому иногда надежнее хранить их в печатной форме.
Его пальцы проворно листают страницы, а зеленые глаза пробегают по строчкам, пока он ищет нужное место. Я вспоминаю, как брат скрывал наклонности эрудита, пряча книги между спинкой кровати и стеной в нашем доме. Пока не уронил свою кровь в воды эрудитов в день Церемонии Выбора. Да… он прирожденный лжец, верный лишь самому себе.
Меня снова начинает тошнить от Калеба. Я с трудом могу находиться с ним наедине в комнате, заваленной книгами.
— Ага, — восклицает он.
Я читаю что-то вроде копии договора, написанного от руки:
«Я, Аманда Мэри Риттер, из Пеории, штат Иллинойс, даю свое согласие на следующие процедуры:
1. Процедуру «генетического исцеления», определенную Бюро Генетической Защиты как «техническая процедура, предназначенная для коррекции генов, отмеченных как «повреждения» на третьей странице договора».
2. Прецедуру «перезагрузки», определенную Бюро Генетической Защиты как: «процедура стирания памяти, предназначенная для того, чтобы сделать участника эксперимента наиболее пригодным для оного».
Я заявляю, что была всесторонне проинструктирована о рисках, связанных с проведением процедур сотрудником Бюро Генетической Защиты. Я сознаю, что получу новую личность и новую биографию от Бюро для внедрения в эксперимент, проводящийся в Чикаго, штат Иллинойс, где я должна буду прожить остаток своих дней.
Я согласна на проведение необходимого числа генетических корректировок, что даст моим исправленным генам наилучшие шансы на выживание. Я понимаю, что меня будут принудительно побуждать к этому, поскольку я изменюсь в процессе процедуры «перезагрузки».
Я согласна, чтобы мои дети и дети моих детей и т. д. продолжали участвовать в эксперименте до тех пор, пока Бюро Генетической Защиты не посчитает его завершенным. Все они получат ложную информацию, которая будет внедрена в мое сознание после процедуры «перезагрузки».
Подпись: Аманда Мэри Риттер».Значит, эта женщина — та самая, что была на видео. Она — так называемая Эдит Прайор, мой предок. Глаза Калеба светятся, будто по ним проходит электрический разряд.
— Итак, она наш родственник по папиной линии.
Он кивает и садится напротив меня.
— Семь поколений назад она была теткой того, кто сохранил и передал нам фамилию Прайор.
— Значит, ты обнаружил…
— Договор о согласии, — заканчивает он. — Сноски показывают, что это — лишь проект договора. Она являлась членом Бюро и была одним из первых организаторов эксперимента. Тогда в нем участвовало только несколько членов Бюро, большинство же сотрудников не работали на правительство.
Я перечитываю текст заново, пытаясь лучше понять его смысл. Значит, то видео с Эдит — очередная ложь.
Ее послание было умелой манипуляцией, предназначенной, в соответствии с целями Бюро, для того, чтобы держать нас в узде. Дескать, мир за пределами города — болен и разрушен, а дивергенты должны выйти и исцелить его. Но люди в Бюро действительно верят, что те, чьи гены выздоровели, помогут кое-что исправить. Что мы интегрируемся в общую популяцию, передадим наши гены потомкам, и мир, в итоге, станет лучше. Однако армия дивергентов, гордо марширующая для борьбы со злом, уже никому не нужна. Интересно, верила ли сама Эдит собственным словам в результате так называемой «перезагрузки», или она лгала сознательно?
На следующей странице — ее фотография. Рот — прямая жесткая линия, каштановые волосы — торчат дыбом, как проволока. Наверное, добровольно согласившись на стирание своей памяти, она предчувствовала что-то ужасное.
— Почему она согласилась? — вырывается у меня.
Калеб качает головой.
— Записи свидетельствуют, хотя и довольно туманно, что многие люди присоединились к эксперименту, чтобы их семьи могли выбраться из нищеты. Родственникам волонтеров платили ежемесячное пособие на протяжении более чем десяти лет. Но очевидно, что это не могло быть мотивом для Эдит, ведь она сама из верхушки. Может, у нее произошла какая-нибудь трагедия…
Я мрачно рассматриваю фото. Не могу себе представить, до чего надо дойти, чтобы согласиться забыть себя и всех, кого любишь, только для того, чтобы твои близкие получали ежемесячную плату. Будучи из семьи альтруистов, я большую часть своей жизни прожила на хлебе и овощах, в умеренности и строгости, но никогда не видела нищеты. Похоже, добровольцам не повезло.
И отчего Эдит впала в такое отчаяние? Может, от одиночества?
— Меня заинтересовал правовой прецедент дачи согласия от имени своих потомков, — говорит Калеб. — Я думаю, что подразумевается экстраполяция согласия на детей в возрасте до восемнадцати лет, но все равно… как-то странно.
— А по-моему, мы всегда решаем судьбы наших детей, — отвечаю я. — Выбрали бы мы с тобой наши фракции, если бы мама и папа не стали альтруистами? Кто знает… Но, может, мы бы тогда не чувствовали себя такими… придушенными. И стали бы совсем другими людьми.
