Главным у них был Ильхан, юноша с большими глазами и оливковой кожей. Он говорил тихо и мало, и его люди, большей частью женщины, тоже снижали тон, обращаясь к нему. Он плохо владел русским — не понимая вопроса, улыбался.
Они высадили картошку, капусту, свеклу и морковь, отвели грядки под салат, зелень, горох и бобы. Посадили яблони, сливы и груши и выделили место для ягоды. Узнав, что они переезжают надолго и будут еще люди, Ильхан посоветовал завести кур и коров.
Сергей быстро сошелся с Ильханом, через него узнавал о жизни в деревнях. Ильхан старательно обходил вопросы, связанные с Головиными. Делая вид, что не понимает, прикрывался улыбкой, пробиться через которую было невозможно.
Занозив руку, Сергей зашел домой, взять йод и пластырь. Кровать была разворошена. Он нарочно не застилал ее по утрам, чтобы на второй половине, ближе к стенке, оставалась смятая Глашей постель, хранившая отпечатки ее тела.
Сергей делал это не из любви. Смятая постель напоминала ему о том, что он женат, потому что сам он слишком быстро забывал об этом. Лагерь был для него отпуском в одиночку. Глаша была сильной личностью, может, сильнее его, и оказавшись один, Сергей испытывал невольное облегчение. Здесь никто не оспаривал его авторитет, никому ничего не приходилось доказывать.
Когда Глаша, одна или с Никитой, приезжала в «Зарю» или Сергей на пару дней возвращался в Москву, отношения между ними походили на натужный мир двух старых противников. Сергей считал часы до отъезда. И Глаша, он чувствовал, ждала, когда он уедет. Господи, как мы здесь-то будем жить? — думал Крайнев. Мы в Москве уживались потому, что мало видели друг друга. А здесь все наружу вылезет.
Сергей прокалил иголку над пламенем зажигалки, вытащил занозу и сел на край постели дезинфицировать ранку. Боль успокоилась.
Нет ничего хуже, чем два хороших человека в несчастливом браке, думал Сергей. Боимся обидеть друг друга, тратим время на попытки сохранить хоть что-то — и из-за этого живем в постоянной борьбе. Мы как будто плывем по океану в старой дырявой лодке и бесконечно затыкаем дыры, которых становится все больше.
Но правильно ли жить с подавленными чувствами? Недовольство все равно прорывается в скандалах или пожирает тебя изнутри. Может, лучше быть честными? Разойтись и пытаться по-другому устроить жизнь. Ведь ясно — лучше не будет. Рано или поздно дойдет до разрыва, или, еще хуже, будем доживать в молчаливом отчаянии, сохраняя видимость мира неясно ради чего.
В наших отношениях никогда не было искренности, думал Сергей. Открытости. Взаимопонимания. А с тех пор, как родился Никита, я и вовсе стал лишним. Глаша с Никитой образовали свой мир, в котором я был чужим. И не только их стараниями. Сам отстранился. Я упустил Никиту. Всегда был чем-то занят. Уезжал с рассветом, а возвращался, чтобы пожелать ему спокойной ночи. А по выходным нужно было ехать в Шолохово, или менять резину, или встречаться с друзьями.
Между мной и семьей всегда была дистанция. Всегда было что-то недоговоренное, неудобная правда, похожая на семейное проклятье, о котором все знают, но никто не говорит.
Он сидел на кровати и смотрел вниз невидящим взглядом. Надо идти работать, думал он. Работа поможет вытеснить эти мысли. Он помотал головой, будто просыпаясь, и хотел уже встать, как вдруг увидел под тумбочкой, где пол был пыльным, свернутый в клубок носок Никиты. Они искали его все утро, когда Никита с Глашей уезжали. Глаша забыла дома рюкзак со сменкой, и носки были одни. Смотрели, казалось, везде. В итоге мальчик поехал в кроссовках на босу ногу.
Сергей поднял носок и почувствовал, как к горлу подкатывает комок и становится трудно дышать. Он заморгал, прогоняя слезу.
Что ж ты творишь, говорил он себе. Красивая, умная и сильная женщина выносила и родила твоего ребенка, продлила тебя, связала с тобой жизнь, а ты сидишь, жалеешь себя и хочешь убежать от ответственности, потому что так легче. Маленький человек, плоть от твоей плоти, ищет своей рукой твою, большую, чтобы ты вывел его на дорогу, а ты руку убираешь.
Тебя не любят? Сам не любишь? Да любовь вообще — инфантильное чувство. Это болезнь, а болезни проходят. Мощнее и глубже любви спокойная уверенность в человеке рядом. Семья и продление рода сильнее любви. Потому что это — добро, а любовь — боль.
Ты станешь сильным и уверенным и больше не будешь сомневаться ни в Глаше, ни в себе. Не любишь — построй вместо любви счастье. А будут счастливыми жена и сын — они дадут тебе счастье взамен. Это и значит быть мужчиной. Мужем, отцом.
Игнат бросил в окошко камешек, и Сергей вздрогнул от неожиданности.
До вечера Винер, Ольга и Карлович пололи грядки, а Игнат и Сергей налаживали баню — отчищали от ржавчины бак, чистили трубу, подбивали прохудившиеся полки.
К заходу солнца, после пробной топки, истопили по-настоящему. Небольшая, сделанная по капризу одного из старых владельцев баня вмещала троих, и парились по очереди.
Потом красные, распаренные, уселись перед домом Карловича и Винера, живших через стену. Пили пиво и смотрели телевизор, вынесенный Карловичем на окно и поставленный лицом к улице. Все были одеты тепло, в куртки и вязаные шапки, чтобы не простудиться. Телом владела усталая нега, как это бывает после хорошей бани, когда чувствуешь себя чистым, и новым, и расслабленным.
В вечерней небесной синеве алели полосы заката, похожие на следы когтей, вспоровших вскровавившуюся африканскую кожу.
Смотрели старый фильм. Аккуратные герои советских шестидесятых в тонких галстуках возились с проблемами, казавшимися сказкой, и сам черно-белый фильм выглядел большей сказкой, чем иной современный детский, кровавый и мрачный.
После фильма, смотренного ради атмосферы, пошли новости. Они превратились в сводку будничных катастроф, никого уже не удивлявшую.
— Переключите, надоело! — попросила Ольга. На нее зашикали.
Нестабильность владела миром за исключением России и Белоруссии, такое впечатление складывалось из новостей. Безработица увеличилась, жизнерадостно сказал в камеру интервьюируемый политик, и уровень жизни резко падает, но правительство борется с этим, выделяя деньги банкам и снижая налоги экспортерам нефти.
Поселенцы одобрительно засвистели и зааплодировали.
Далее ведущий походя сообщил о намеченных на завтра демонстрациях — одной от объединенной оппозиции, другой — от правящей партии и лояльных граждан. Винер, склонный перепроверять новости за диктором, полез в интернет.
— Ну, это он гонит, про поддержку… Никто и не собирался, видно, в последний момент придумали… Ого!.. — он стал читать, — «… Объединенный оппозиционный комитет планирует вывести на улицы по всей стране от семи до девяти миллионов человек…»
