— Эй! — заорал пристав, свесившись с ограждения. — Кто такие? Чего надо? Почему с ружьями? Ношение и применение огнестрельных средств защиты позволено только жителям города с соответствующего разрешения властей.
— Чего, чего? — дурашливо переспросил старший. — Повтори-ка еще раз, что-то плохо слышно тебя, обезьяна.
— Кто… обезьяна?! — просипел, задыхаясь, представитель муниципалитета. Его костистое лицо побагровело от гнева, а губы, и без того узкие, сжались в еле различимую полоску, напоминающую застарелый шрам.
— Ты — обезьяна, — холодно проронил старший. Он сбросил с себя куртку, и пристав тут же сник, сдулся, как лопнувший воздушный шарик, потому что на погончиках, небрежно нацепленных на рубашку, отчетливо виднелась давно известная всем и каждому аббревиатура.
— Спускай лестницу, — распорядился пришлый, вновь надевая безрукавку. — Мы к вам по делу. По очень важному делу, — добавил вкрадчиво, а потом, брызжа слюной, заорал на столпившихся вверху людей: — Чего стали? Проваливайте! Охотников не видели? Так молитесь Богу или Аллаху, что не по вашу душу!
Народ торопливо расходился, конечно, ворча под нос, но тихо-тихо. Пристав суетился, отыскивая ключаря, чтобы взять с расположенного неподалеку склада веревочную лестницу: по тарзанке гость подниматься не захотел, объяснив тем, что он, знаете ли, не мартышка.
В конце концов лестница нашлась, ее закрепили на мостках и, размотав, скинули вниз. Охотник нацепил на спину небольшую сумку, потуже затянул ремень на груди — чтоб не болталась, затем обтер ладони о джинсы и, ловко перебирая руками и ногами, полез вверх. Двое его спутников придерживали лестницу, прочие зорко следили за местностью.
— Вернусь минут через двадцать! — крикнул с мостков старший. — Будьте начеку, парни. Альберт, Штефан, поднимитесь-ка сюда. Присмотрите тут.
Два охотника, захватив ружья, начали карабкаться по веревочной лестнице; оставшиеся в повозках люди негромко переговаривались, возница первой брички достал самодельный кисет, трубку с длинным мундштуком и, насыпав табак в чашечку, окутался густыми клубами сизого и вонючего дыма. Курил он такой ядреный самосад, что даже его товарищи, привычные к цигаркам и папиросам, закашлялись и поспешили убраться подальше.
Охотники были достаточно молоды, навскидку им можно было дать от двадцати пяти до сорока лет, кроме возницы-курильщика. Этот изрядно поседевший, с мятым, как скомканная промокашка, землистым лицом человек производил впечатление ветхой развалины, но глаза его — жгучие, живые как бы смеясь над состарившимся телом, говорили: нет, нет, есть еще порох в пороховницах, дед Прохазка всем вам, молокососам, еще надерет задницу и даст сто очков форы. Дед, прижмурившись и попыхивая трубкой, наблюдал, как Альберт и Штефан неуклюже взбираются по раскачивающейся лестнице.
— Э, — буркнул Прохазка, вспоминая бурную контрабандистскую юность на клипере «Морава», — ногу-то не так ставишь, олух. Сверзишься.
Однако обошлось: парни заняли пост наверху и принялись, как и было велено, наблюдать за подступами к площадке и за самим муниципалитетом, в котором скрылся старший из команды охотников. Пристав уныло топтался у входа — он попытался было увязаться вслед за прибывшим, чтобы предупредить тех, кто находился внутри, успеть шепнуть на ухо или подать знак пославшим его людям — насколько опасную птицу занесло в Лайф-сити. Но охотник грубо ткнул жесткой растопыренной пятерней в грудь франтоватого пристава, сжал пальцы и, ухватив в кулак темно-зеленый свободного покроя френч, бросил:
— Ты. Останешься. Здесь.
Поэтому-то, растеряв былой лоск и военную выправку, пристав болтался у входа как понурая собачонка перед дверьми магазина, куда строгий хозяин зашел купить пару рогаликов с маком, пакет молока и еще что-нибудь к завтраку.
Меж тем внутри управления шел неприятный для представителей городской власти диалог, вернее даже монолог. Заявившийся к обеденному перерыву человек повел себя неучтиво, он не желал ждать окончания обеда и с порога отмел все возражения хамским «Чихать я хотел». Сразу же взяв быка за рога и не давая вставить работникам муниципалитета ни словечка, он принялся настойчиво, резко и безапелляционно навязывать свою волю. Человек представился Алексом, фамилии не назвал.
— …Я тр-ребую, — гулко раскатывалось под сводами управления, — содействия в поимке и ар-ресте доктора Влада Роста, будто бы сер-ртифицированного специалиста с французским дипломом. У меня на руках ор-рдер, подписанный в самом Мир-ргороде.
— Предъявите для начала этот ваш ордер, — буркнул Милич Шпажинка, начальник городского ополчения; дородный, плотно сбитый, он развалился в жалобно поскрипывающем под ним кресле и бесцеремонно уставился на гостя. В его слегка косящих, темно-бутылочного цвета глазах без труда можно было прочесть: знаем мы вас. Пр-роходимцы!
Гость ответил на выпад дерзкой усмешкой, потянулся к висящей на боку кожаной сумке и достал искомый ордер. Печати и подписи, явно подлинные, не вызвали никаких сомнений. Алекс небрежно помахал документом перед глазами сидевших за столом людей и убрал обратно в сумку. Муниципалы тихо зашушукались меж собой. Они, хоть и облеченные властью, были вынуждены подчиниться какому-то залетному, совершенно незнакомому человеку. Это было крайне неприятно. Причем выглядел пришлый как разбойник с большой дороги. «А как же положение? — думали муниципалы. — Вес в обществе? Мнение окружающих, наконец? Мало ли каким путем он мог достать ордер…»
Замешательство отразилось на лицах так же ясно, как в солнечный безветренный день отражаются в спокойной глади пруда плывущие по небу облака.
Чужак заметил это, нахмурился. Скулы его затвердели.
— Так вот, я тр-ребую… — с нажимом продолжил посетитель.
Мэр Лайф-сити, Орест Белоконь, воистину «железный» человек, не мешкая задал бы нахалу, смеющему выражаться оскорбительно-развязным тоном, по первое число. Невзирая на ордера и предписания. Но мэр, как на грех, отсутствовал — уехал по делам пару дней назад, его обязанности временно исполняла секретарь муниципалитета Инесса Пунш. И она постаралась не уронить честь Лайф-сити.
— Молодой… э-э… человек. — Мадам Пунш, обменявшись быстрым взглядом с начальником ополчения, решила поставить «распоясавшегося наглеца» на место. Отчасти из соображений личного характера — доктор Влад был ей глубоко симпатичен. — Не кричите, пожалуйста, мы не глухие. Мы, даже если б нам этого очень хотелось, не можем выдать вам доктора Роста. И ордер, пусть и подписанный в Миргороде, не волшебная палочка. И не надо ничего требовать, достаточно попросить.
