Чуть позже у отеля затормозили грузовики, и в холле началась возня: как выяснилось, охрана попыталась не пустить партизан, мотивируя это тем, что здесь «зона преступления»; но среди партизан, как назло, оказался полицейский следователь…
В третий раз начался опрос свидетелей, Цунэхару стал шуметь, его отпустили. В конце концов, в его номере не убивали голую девушку и не заволакивали её в камин, а всего лишь оглушили и связали полотенцами немолодого и недовысокопоставленного чиновника.
Притворяясь сильно пьяным, Цунэхару попытался выйти из отеля, это у него почти получилось, но тут опять рядом оказался пожилой русский, привлёкший всеобщее внимание безобразной выходкой: он бросился обнимать самурая, что-то громко объясняя собравшимся. Охрана, естественно, заинтересовалась. А через полминуты в холл вломилась безумная орда: тощий коротышка в чёрных очках, чёрном берете и чёрном развевающемся плаще, с ним несколько громил в кожаных куртках, с ног до головы увешанных оружием, две старухи, одна обычная, а одна очень пугающая, чем-то напоминающая богомола, девочка с необычным взглядом больших медленных глаз, очень яркая женщина с узким лицом и горбатым тонким носом, лопоухий несколько нескладный юноша…
Русский варвар страшно закричал и, бросив Цунэхару, обнял их всех.
Целую неделю Шпак и Шандыба занимались всякой ерундой, от которой успели отвыкнуть: в частности, пришлось навестить португеза, от которого сбежал таджик и который вдруг залупился и предъявил; на первый раз ему негромко, не пуская в ход аргументы, объяснили, что вообще-то таджиков много, а он, португез, один; и если с ним самим что-то случится, то что он будет делать? А таджика так или иначе придётся списать, пропал он в несчастной Барселоне ad patres…
Потом им позвонил Ираклий, вызвал к себе и, жуя сигару, процедил, что упущенного ими пацана надёжные заинтересованные люди видели в Мексике, вот теперь сами летите и разбирайтесь на месте…
Шпак кивнул: у него в Мексике были хорошие связи личного характера. Шандыба скривился с неудовольствием: от мексиканской жратвы (или от воды?) его пучило.
Тем не менее надо было лететь…
В ожидании парабеллума
…Если буквы, надколотые сверху, читать, а наколотые снизу полагать за разделители слов… Получается вот что:
«СОС. Граал. В. Ир`м. Требуем. Вход. Менора. Хил. Ибахтв. Кцис. Отхо. Ран. В. Крсе. Проклят. На. Огон. Сол.»
— Не «отхо», конечно, а Отто, — сказал дзед. — «Отто Ран в курсе». Конечно, в курсе. Чтоб он не был в курсе… Знать бы, где он сам…
— Зачем менора? — возмутился Лёвушка. — Зачем нормальному человеку может понадобиться менора?!
Я перевернул записку. На обороте оттиск меноры всё ещё читался. Возможно, отец посылал именно его — в расчёте, что мы и так догадаемся, а весь текст — вспомогателен.
— Семисвечник, — сказал я. — Конечно. Вход с помощью семи свечей!!! Я понял! Нужно семь свечей…
У меня было две.
Мы ехали поездом в Марсель. Революционная Швейцария рассеивалась и таяла за спиной, как дурной сон…
…Тигран хотел, чтобы ему всё-таки дали повоевать, но Надежда крепко взяла его за здесь, и он передумал. Марков и Терешков вернулись за своей испорченной машиной времени, сказав, что догонят нас в Марселе. Японец, имени которого я никак не мог запомнить, явно пытался что-то сообщить всем, послать послание стране и миру, но его никак не могли понять, а дзед придерживал бедолагу за плечо, чтоб тот не слишком буйствовал. Крис в тамбуре учил Хасановну танцевать чучу. Ирочка сказала, что у меня отверждение указующего перста и что с этим надо что-то делать; я офигел и не знал, что ответить, поэтому просто сбежал.
Лёвушка где-то спал, я слышал его свист.
Мы занимали два купе, и нас принимали за цыган. Во всяком случае, тётя Ашхен кому-то яростно гадала на картах, я видел это сам, своими глазами.
Мир сходил с ума. Чем мы-то хуже?
Я читал наизусть Отто Рана.
Боги несчастны.
Боги наги и несчастны, а также убоги.
Именно так: убоги —
Хотя за убогость извечно корят человека.
Отсюда следует вывод:
Боги в убожестве их — лицемеры
(Как будто и прочего мало).
Но все же сосредоточусь на главном.
Боги несчастны,
Несчастны, наги и убоги,
Но не с рожденья —
Рождаются боги мгновенно,
После — живут,
И живут они тягостно долго…
Может быть, этим всё объясняется?
Знал я людей
Из тех, кто живет необдуманно долго.
В них человеческого
Почти не осталось,
А мудрость сродни любопытству злого ребёнка,
Обрывающего насекомые ножки.
Впрочем, во мне самом
Тоже не так уж много этого самого человеческого сохранилось.
Трудно судить.
Боги живут непомерно и горестно долго,
Но не взрослеют, избавив себя от докуки
Сей — как докучной и необязательной.
Может быть, этим всё объясняется?
Боги всегда правы — поэтому боги несчастны.
Боги правы и тогда, когда позабыты, —
Мир своей правотой отравляя, —
Поэтому мы несчастны.
Но нам до богов далеко: мы живём короче,
И наши несчастья короче тысячекрат.
А боги несчастны вечно, убого и долго,
Поскольку чрезмерно долго живут в несчастье.
И главное — как же всё-таки долго,
Долго, мучительно, мстительно, злобно, бессильно и жалко
Они умирают.
Кто-то из них сказал: по делам и воздастся.
Он тоже был прав.
Есть ли смысл жизни? Смотря когда.
Давид Самойлов
С проклятым маугли в Мексике вышла накладка. То есть маугли был, но не тот. Другой. Хотя похожий. Но стопудово другой…
Но очень похожий. Соблазн был. Однако люди отговорили.
Тем не менее Шпаку и Шандыбе велено было пока сидеть в Мехико, поводить там жалом, а заодно ознакомиться с творчеством и биографией художника Диего Риверы. Смысла в этом друзья не видели никакого, но сочли за благо не залупаться. Non licent in bello bis peccare, как не без оснований полагал Шпак.
