— Какова вероятность того, что эти сирены впрямь существуют?
— Вероятность? — удивился Тавель. Чувствовалось, что ему не нравится смотреть снизу вверх. — Если она и не равна единице, то все же отлична от нуля.
Прекрасный ответ. Но он, Джейк Колон, профессиональный журналист, он знает цену словам, но он предпочитает иметь дело с фактами. В свое время он, как и многие, был настроен несколько романтично, в свое время он сам напрашивался на подобную охоту.
— В то время нам было не до сирен.
О, да. Он, Колон, согласен. В то время им было не до сирен, но когда отряд монахов и охотников уходил в джунгли, его Колона, не взяли. Сирен, кстати, тогда все равно не встретили. Почему же сейчас сирены выйдут навстречу охотникам?
— Вы отказываетесь? — поразился Тавель.
Узкие щеки его странно дрогнули, нижнюю губу перекосило.
— Садал! — крикнул он.
Из-за ширмы, опять оттолкнув нерасторопного солдата, поднялась странная сгорбленная фигура. Человек был бос, худ, длинные свалявшиеся волосы неаккуратно падали на серый воротничок невероятно истрепанной куртки. Руки он прятал в карманы, и как ни была истрепана курточка, все же это была вещь, сработанная машинами — за одно это он должен был давно попасть в категорию хито, вредных элементов. Но он находился в Правом крыле Биологического Центра Сауми, он стоял рядом с Тавелем Уламом, от него несло алкоголем, на его плечах была курточка, сработанная машинами, — почему же он здесь? Почему он не выслан в южные провинции? Почему он не убит за городом как вредный элемент, как хито, как враг нового пути и нового порядка?
— Садал, — негромко сказал Тавель и щеки его вновь дрогнули. — Ты хочешь услышать голос?
Тот, кого назвали Садалом, медленно поднял глаза. Они были полны равнодушия. Пусто, как телекамера, он прошелся по лицам журналистов, потом кивнул Тавелю.
— Ты услышишь голос, — пообещал Тавель.
Садал снова кивнул. Было не ясно, воспринимает ли он окружающее?
Зато Тавель откровенно торжествовал. Он поставил журналистов в тупик, они ничего не поняли. Садал? Голос? О чем, собственно, идет речь?.. Не без некоторой снисходительности Тавель заметил:
— Не надо бояться Садала. Он не человек.
— Кто же он? — удивился Хлынов.
— Дерево.
Дерево? Почему дерево? Что имеется в виду? Журналисты переглянулись… Правильно ли они поняли Тавеля Улама? И почему на плечах этого человека, или дерева — Тавелю виднее, красуется курточка из нейлона — вещь, абсолютно немыслимая, невозможная в Сауми? А что делали Тавель и Садал утром в отеле? Они ведь были утром в отеле? Может, они будут там и сегодня?..
Тавель не ответил.
Поставив журналистов в тупик, заставив их удивиться, он моментально потерял всякий к ним интерес. Широко, по-армейски, раздвинув ноги, выпрямившись — сама уверенность! — он смотрел в бледный лабиринт ширм. Садал, сгорбленный, медлительный, впрямь обветшалое дерево, а не человек, лишь подчеркивал силу и уверенность Тавеля.
“Он ждет другого… Он тоже ждет другого…” — понял Хлынов.
Пустой город… Пустой отель… Плоский дым над джунглями… Патрули на пустых улицах… Связано ли это с другим? А если да, то как? И почему, собственно, появление другого человека автоматически означает уход остальных?
“Не спеши, — сказал себе Хлынов. — Мало ли всяких там оздоровительных реформ и далеко идущих планов выдвигалось различными ревностными сторонниками прогресса? Мало ли кто, торжествуя или в отчаянии, объявлял о близящемся спасении или конце света? Азия — это время, текущее сквозь пальцы. Обязательно ли воспринимать слова доктора Улама буквально? Другой… Человечество… Наверное прав Колон; истинная опасность грозит пока не человечеству, а именно Каю Уламу, человеку другому… Но какая опасность? Кто может ему угрожать? — Хлынов усмехнулся: — Как это кто? Да буквально каждый! Тот же солдат, прячущийся за ширмами с автоматом в руках, тот же прячущийся в руинах хито, вредный элемент, наконец, тот же Су Вин — почему нет? — тот же… Тавель!”
“Тавель?!”
“Не спеши, — сказал себе Хлынов, — Легко объявить человека другим. Легко сказать: вот он, он уже с нами! Гораздо труднее доказать его отличие от нас, от остальных, еще труднее доказать его право быть другим…”
“Не спеши, — сказал себе Хлынов. — Смотри и запоминай. Ничего не придумывай. Дождись Кая, взгляни ему в глаза, задай ему те вопросы, которые не можешь задать ни доктору Уламу, ни доктору Сайху, ни, наконец, себе. Если Кай действительно мудр, если Кай действительно человечен, если он поистине другой…”
“Что тогда?”
Хлынов не успел додумать.
Из узкой ниши, неторопливо переступая через поверженное на пол сандаловое изваяние Сиддхаратхи Гаутамы, один за другим в круг света, отбрасываемого светильниками, вошли несколько человек.
Первым шел генерал Тханг.
Черная просторная рубашка с накладными карманами на груди, черные просторные армейские брюки, грубые сандалии — генерал Тханг выгодно отличался от цана Су Вина, тщедушного карлика, живо бросившегося ему навстречу. Плотный, будто сложенный из монолитной скальной породы, генерал Тханг выбросил руку перед собой, тем же жестом ответили ему укрывшиеся за ширмами солдаты. Только сейчас Хлынов осознал, как их много.
“Не отсюда ли чувство опасности?..”
Лицо генерала Тханга, лунное — хотелось сказать (и так потом Хлынов и написал в отчете), его хорошо рассчитанная улыбка, на мгновение обнажившая крепкие желтые зубы, еще щеки, густо побитые оспой, украшенные бородавками — генерал Тханг нисколько не походил на свои карикатуры, время от времени мелькающие в европейских политических вестниках. Член военной Ставки Сауми, до переворота начальник Особого отдела королевской армии, активный сторонник Нового пути, личный друг доктора Сайха. Оставаясь куратором армии, генерал Тханг все свое основное время отдавал Каю Уламу. Но именно он, наставник самого доброго, самого отзывчивого человека, — не забыл отметить про себя Хлынов, — отправил в свое время в специальные поселения Сауми десятки, а может быть и сотни тысяч хито…
Убивая — воспитывать!
Хлынов усмехнулся.
Можно ли кого-то удивить подобным афоризмом?
Следом за генералом Тхангом, возвышаясь над ним, шел человек, несомненно, слишком высокий для саумца. Но это был чистокровный саумец — доктор Улам, генетик, имя которого давно было окутано облаком самых невероятных легенд. Детство, проведенное в одном из буддийских монастырей, бегство на случайном судне в Австралию, биологический факультет в одном из германских научных центров, самостоятельная работа в различных бельгийских и нидерландских лабораториях, краткие, но всегда блистательные появления в Англии, в Штатах, опять в Германии. Нигде подолгу Улам не задерживался, почти везде его сопровождали скандалы. Само начало его подъема было связано со скандалом. Тогда, незадолго до мировой войны, на мировом рынке весьма высоко, до двухсот марок за самку, ценилась порода кроликов реке с плюшевым мехом, выведенная селекционерами Германии. Не желая тратиться на столь дорогое приобретение, Улам перещеголял самых известных контрабандистов: он попросту вывез из Германии пару метисов, имевших самый беспородный вид и ничего, конечно, не стоивших. Таможенники переглядывались: неужели нельзя ничего подобного приобрести в любой самой захудалой европейской провинции? Но они ошибались. Вывезенные Уламом метисы были гетерозиготами — носителями рецессивной мутации реке. Уже в первом поколении выщепилось два рекса, а в третьем мутация была размножена и пошла в производство…
