— Вы скоро уедете, Николай Алексеевич, а я…
— А вы? — поднял брови Анисимов.
— А мне придется напомнить вам о месте своего рождения.
— О Марсе, хотите сказать?
— Да, о том острове, который Кренкель в шутку назвал Марсом. А меня отец совсем не в шутку — Аэлитой.
— Так что же этот остров?
— Я должна была погибнуть на нем, когда зимой мы остались без топлива. Помните, я вам в Терсколе рассказывала.
— Как же! Ваш отец придумал какое–то утепляющее устройство и спас вас.
— Это был ветряк. Представьте себе большую вертикальную трубу, сделанную в сечении в виде латинской буквы S. Откуда бы ни дул ветер, она вращается.
— Эффект выпуклости и вогнутости, — подсказал академик.
— Отец всю жизнь носится с идеей построить тысячи таких ветротруб, которые вращали бы электрические машины, соединенные Единым энергетическим кольцом.
— Неплохая идея. Ветер где–нибудь да дует.
— А разве вам в Городе Надежды не нужна даровая энергия ветра?
— Постойте, постойте! Догадываюсь, милая моя марсианка! Так надо вызвать вашего папу сюда, пусть запроектирует нам ветроцентраль. В Антарктике ветер всегда дует, хоть солнца и не видно.
— А я уже вызвала.
— Вот молодец!
Аэлита смутилась.
— Я написала папе с мамой, чтобы приехали повидаться со мной и внуком, но папа ответил, что отпуск на заводе у него не скоро.
— Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к ней. Где он? На Урале? Завтра же вылечу к нему сам.
— Завод прежде назывался Надеждинским. Понимаете?
— Отлично понимаю вашу мысль. Почему бы вашему папе не перебраться из бывшего Надеждинска в будущий Город Надежды?
— С вами можно не говорить. Вы все угадываете.
— Даже то, что вы хотите лететь со мной.
— Вот видите! — счастливым голосом воскликнула Аэлита.
— Вот только не знаю, как Нина Ивановна… Отпустит ли?
— С вами? Так ведь она сама меня в Западную Германию к вам посылала. И ключи у нее, чтобы за Алешей и Бемсом…
— Мне остается спросить, заказали ли вы уже билеты?
Аэлита кивнула. Она думала об отце и его встрече с академиком.
«Я намеренно пропускаю в своих записках двадцать лет. После окончания института я работал на родном заводе, где мне создали условия для исканий, оборудовав даже специальную лабораторию, казалось бы, не имеющую к металлургии никакого отношения.
Дети мои выросли и разлетелись. И вдруг… нежданно прилетела к нам Аэль, говорит, как Магомет к горе, которую не сдвинешь с места. Да еще вместе с всемирно известным ученым, академиком Анисимовым.
Мы хотели гостей позвать, но Аэль отговорила.
Мария на стол собрала. Все–таки событие!
Оказывается, из–за моих ветроцентралей академик сюда прилетел. Я от радости голову потерял.
С Николаем Алексеевичем мы быстро поняли друг друга: если Городу Надежды нужна энергия, то почему не получить ее от ветра?
Моим вертушкам все равно где вертеться, хоть над Южным полюсом.
Анисимов по прямому проводу связался с министром, и в течение какого–нибудь получаса меня откомандировали для участия в Антарктической строительной экспедиции ООН.
Жаль, Аэль останется в институте Анисимова наукой заниматься. Но коль скоро добровольцы в Антарктиду нужны, написал я Спартаку в подмосковный совхоз.
Мария мечтала с внуком понянчиться. И полетели мы с нею в Москву.
Антарктическая строительная экспедиция в Москве помещения еще не имела, и Анисимов предложил мне организовать проектное бюро Ветроцентрали у него на квартире.
Из отделанной дубом столовой вынесли мебель и поставили там с десяток чертежных досок с кульманами. Для проектирования пришли молодые инженеры. И взялись мы с ними за былой мой проект.
Пересматривать его пришлось. Ветроцентраль в Антарктиде не могла работать на Всемирное (как я мечтал) ветрокольцо. В безветрие рассчитывать не на что. Надо аккумулировать энергию. Но как?
Идею подсказал Анисимов. При интенсивной работе ветряков часть их энергии направлять для разложения воды на водород и кислород, которые будут храниться в сжиженном виде. Однако не для того, чтобы их сжигать (смесь их взрывоопасна), а чтобы использовать в недавно изобретенных водородных элементах, где эти газы, превращаясь в воду, дают в цепь электрический ток, почти такой, какой требовался для разложения воды. Удалось доказать обратимость процесса!
С академиком мы сблизились и часто беседовали. Я много внимания уделял своему внуку Алеше. Академик нередко звал нас с ним к себе в кабинет. Одна из бесед произвела на меня огромное впечатление, заставила пересмотреть собственные узко инженерные взгляды на жизнь. Он говорил, расхаживая по своему кабинету:
— Задача создателей Города Надежды шире, чем просто инженерная. Техника даст нам все для существования человека, от энергии, жилища, воссозданного в ледяном гроте природы, до искусственной пищи, но техника даст только технику. А кто даст нам Человека будущего? Чем больше я задумываюсь над задачей Города Надежды, тем яснее становится мне, что в грядущем все науки и вся техника отодвинутся на второй план.
— Как на второй план? — изумился я.
— На первый план неизбежно выдвинется воспитание человека. Наше время характерно приматом образования над воспитанием. В грядущих тысячелетиях такого не будет. И в нашем Городе Надежды не должно быть. И доказать, что это возможно, едва ли не более важно, чем утвердить выгоду пользования искусственной пищей, солнечной энергией и чистой средой обитания. Давайте порассуждаем. Новорожденные младенцы, которые появятся через тысячелетие, биологически будут отличаться от наших теперешних не больше, чем новорожденные в дин фараонов от современных младенцев. Человечество как вид эволюционирует медленно. А вот как меняется нравственный облик людей?
— Думаю, что здесь следует ждать скачка, — предложил я, — скажутся коммунистические идеи.
— Вы правы. Люди будущего обретут нравственные качества, присущие лишь лучшим людям современности. Но, спрашивается, как сформируется этот человек будущего из того же самого «морального зародыша человека», из которого вырастем все мы, с нашими недостатками?
— Кто же должен это делать? Родители?
— А как вы считаете, Алексей Николаевич, можно ли поручить трепанацию черепа родителям? Вы в недоумении? Конечно же, нет! А воздействовать на детский мозг еще более глубоко, чем скальпелем, не умея этого делать? Это допустимо?
— Пожалуй, это несколько остраненно, но… остро.
