— Настоящая баррикада, — сказал папа, когда мы проехали мимо, — не поможет, конечно, разве что задержит ненадолго. Кому надо будет — полем доберется.
— Знаете, — ответила я, — пожалуй, я потерплю еще — что-то не хочется мне здесь выходить.
Андрей оказался прав — следующие сто километров действительно были спокойными: молчаливые, укрытые снегом поля и сменяющие их полосы елового леса, умиротворенного и тихого; деревень почти не было — может быть, одну или две удалось разглядеть с дороги, но все они были в стороне. Мы не встретили никого — ни одной машины, ни единого пешехода, снег лежал на дороге нетронутым, ровным слоем, и несмотря на все это нам было ясно — безмятежность покинула эти места, словно вся эта земля, затаившись, напряженно ждала чего-то. Останавливаться не хотелось нигде — мы все откладывали и откладывали этот момент до тех пор, когда сделать это стало совсем уже необходимо — мы приближались к Череповцу, начинало темнеть, нужно было долить топлива, хотя бы немного перекусить и размяться — неподвижно сидеть становилось просто невыносимо.
— Если верить навигатору, дальше дорога будет поживее, — сообщил Андрей, — давайте здесь, удачнее места мы уже не найдем.
Дорога была лесная, с обеих сторон окруженная деревьями, но именно в этом месте в глубь леса уходила едва заметная просека, в какие проезжающие мимо автомобилисты любят загонять свои машины, чтобы не бросать их на трассе, когда углубляются в лес за грибами или по другим каким-нибудь делам; в Подмосковье здесь обязательно торчал бы облупившийся плакат с надписью вроде «Берегите лес», но здесь было пусто.
— Хорошо бы нам здесь съехать с дороги, — сказал папа — он уже вышел из машины и теперь с болезненной гримасой пытался распрямить затекшую спину, — быстро мы не управимся, а через полчаса будет темно, хотя бы на метр вглубь забраться, и то хлеб. Не нравится мне эта выставка-продажа на обочине.
— Да ладно, Андреич, — бодро ответил Леня, хлопнув дверцей Лендкрузера, — посмотри, снегу сколько, сядем, кто нас будет вытаскивать? Не за трактором же бежать в соседнюю деревню. — Он хохотнул и направился было в сторону леса, но папа тут же остановил его:
— Куда собрался? Кто-то должен остаться возле машин, ты молодой, потерпишь чуть-чуть, постой минутку, я скоро тебя сменю. И ружье достань, слышишь?
Едва ступив с дороги в белый, замерзший сверху и потому кажущийся твердым снег, я провалилась почти по колено и порадовалась, что мы не стали заезжать сюда на машинах. Мне ужасно хотелось увидеть Сережу, поговорить с ним, но многочасовая, без остановок, поездка заставила всех нас, без исключения, рассыпаться по лесу — не страшно, мы будем еще доливать топливо, а потом распакуем какую-нибудь еду, и у меня будет полчаса, не меньше, чтобы побыть рядом с ним, пока он ест, а после мы сядем за руль — я и он, наша очередь, и когда все заснут, мы снова сможем поговорить.
— Мальчики, подальше можно отойти куда-нибудь. — Возмущенный Наташин голос раздался где-то совсем рядом, но даже в этом прозрачном, без листьев, лесу я ее уже не видела. Где-то неподалеку хрустели ветки, слышно было, как Ира уговаривает Антошку «потерпи, сейчас я расстегну, повернись ко мне»; обернувшись, я увидела дорогу, четыре больших машины с выключенными фарами, Ленину одинокую фигуру — он открыл багажник Лендкрузера и рылся в нем; мне захотелось отойти подальше, я сделала еще буквально десять шагов за деревья — и все звуки вдруг пропали, все исчезло — Наташино ворчание, Ирины ласковые уговоры, голоса мужчин, остались только я и лес — неподвижные деревья, смыкающиеся кронами где-то над моей головой, снег и тишина. Неожиданно я почувствовала, что не хочу возвращаться прямо сейчас, что мне остро необходимо хотя бы недолго побыть совершенно одной — было очень холодно, я прислонилась щекой к шероховатому, ледяному стволу дерева и несколько минут просто стояла так — абсолютно без мыслей, наблюдая за тем, как на твердой коре от моего дыхания образуется иней.
Пора было возвращаться — на мгновение я испугалась, что не знаю, в какую сторону мне идти, но, опустив глаза вниз, я тут же увидела собственные следы и пошла по ним назад, к машинам. Сначала я заметила красную Наташину куртку, ярким пятном блеснувшую мне навстречу из-за деревьев — она тоже вышла из леса и была уже рядом с Леней, шагах в десяти от Лендкрузера — багажник все еще был открыт, и рядом я увидела две полных пластиковых канистры, которые Леня успел выгрузить на укатанный снег. Они были не одни — преграждая им путь к машине, прямо возле распахнутого багажника, стояли три незнакомых человека — все мужчины, один в грязно-сером ватнике, двое других — в бесформенных овчинных тулупах; на ногах у всех троих были валенки. Оглядевшись, я не увидела вокруг ничего, на чем они могли бы приехать, — вероятно, они пришли пешком по дороге, а может быть, вышли из леса, по той же просеке, которая и заставила нас здесь остановиться. Ветка под моей ногой хрустнула, и все они обернулись ко мне — я успела еще подумать, что могу просто сделать шаг назад, и в наступающих сумерках меня снова не будет видно с дороги, но тут откуда-то справа, совсем рядом, вдруг раздался голос, произнесший приветливо:
— Здравствуйте вам. — Обернувшись, я разглядела говорившего — четвертый мужчина был в огромной, как у канадского лесоруба, рыжей лисьей шапке с огромными пушистыми ушами, подвязанными к макушке, и светло-коричневом распахнутом тулупе с пожелтевшим воротником. Скорее всего, когда я вышла из леса, он стоял прямо возле прицепа, и потому я не сразу заметила его. Незнакомец приблизился еще немного и шутливым жестом стянул с головы свою лисью шапку — он улыбался.
— Здравствуйте вам, — повторил он еще раз, — а мы идем это мимо, и тут товарища вашего увидели, — он пошел прямо на меня, оттесняя меня от леса, я бросила взгляд в сторону Лендкрузера — у Лени должно быть ружье, главное, держаться к нему поближе, чтобы не остаться здесь, возле лисьей шапки, когда все начнется, где же все остальные, почему не выходят — проходя мимо Витары, я вдруг заметила на заднем сиденье Мишку, который, наверное, вернулся раньше и теперь, скорчившись за грудой вещей, напряженно наблюдал за происходящим через стекло. Наши взгляды встретились на мгновение, и я как можно незаметнее покачала головой — не выходи. Важно было, чтобы человек в лисьей шапке не заметил его, так что я повернулась к нему и тоже попыталась улыбнуться.
— Живете здесь? — спросила я; оказалось, что на сильном морозе губы почти не шевелятся — и это было хорошо, потому что иначе он непременно увидел бы, что они дрожат.
