Но то, что я могу поверить в языческих богов только на несколько мгновений и только в темноте, вовсе не значит, что не существует людей, которые воспринимают их на полном серьезе в любое время суток. Моя догадка мне самому показалась абсурдной и надуманной, но совпадений было слишком много, а никакого другого рационального объяснения я не видел. Руководители компаний решили задобрить своих языческих богов в период кризиса. А поскольку кризис грандиозен, они побоялись, что пучка морковки или тушки ягненка, какими они отделывались раньше, теперь может оказаться недостаточно. Возможно, это было рекомендовано их персональными гороскопами: трудный период, когда, если не хочешь потерять все, нужно чем-то пожертвовать. Возможно, они восприняли этот совет слишком буквально.
Чтобы убедиться, что моя догадка небезосновательна, я решил поискать другие организации, названные в честь требующих жертв богов. Ведь если таких компаний сотня, а самоубийства произошли только в восьми, моя теория мгновенно теряет своё правдоподобие. Я скрупулезно составил список из всех подходящих древних богов – их оказалось не так уж и много, но для такого профана как я, и это оказалось почти что равносильным написанию научной монографии – и затем стал пробивать имена одно за другим, пытаясь обнаружить компании с аналогичными названиями в Интернете. Помимо восьмерки, уже отправившей по одному своему сотруднику в вечность, мне удалось найти ещё лишь одну крупную организацию, носившую имя божества из списка – это был резиновый гигант, названный в честь карфагенской богини, корпорация «Танит-групп». Выходило, что если моя теория верна, то с большой вероятностью в «Танит-групп» очень скоро будет совершенно самоубийство. Было четыре часа утра и, несмотря на две чашки растворимого кофе, которые я выпил подряд, соображал я все медленнее, текст на экране расплывался и зевал всеми своими буквами «о», словно стая голодных птенцов раззявила рты. Чувствуя себя почти Шерлоком Холмсом, раскрывшим тайну собаки Баскервилей, я лег спать. Кажется, впервые в жизни я играл в свою реальную профессию – в следователя – увлеченно, с подлинным, глубоким интересом.
Из дневника Андрея. 9 апреля
Сегодня я случайно наткнулся на фрагмент из очень старого французского фильма. Начала девяностых годов двадцатого века. Фильм этот, кажется, о крушении Советского Союза. А фрагмент – документальный. Это многочасовая, мавзолейная очередь в первый российский Макдональс. Глядя на эту очередь, чувствуешь себя так, как будто пригласил нового хорошего приятеля знакомить с бабушкой, рассказал ей, какой он культурный и интеллигентный, она накрыла стол, вся такая вежливая и чопорная, а он залез в тарелку руками, и, заглушая своим чавканьем музыку, рассказывает наипохабнейшие истории… Как объяснить эту очередь? Отчего они стоят в ней, как покорные овечки? Разве возможно, чтобы несколько тысяч взрослых людей, ещё вчера так яростно ненавидевших советские очереди за дефицитом, готовы были отстоять несколько часов только затем, чтобы попробовать грошовый, резиновый гамбургер? И больше того, прожевав свой первый резиновый гамбургер, они не испытывают горького разочарования, не чувствуют себя обманутыми. Хуже того, – помню, один старший товарищ рассказывал мне, как в те самые годы его знакомые бережно хранили использованные бумажные стаканчики из Макдольдса, выставляя их в стеклянных сервантах на лучших местах.
Я никогда не верил в мировые заговоры, но в небольшой эксперимент я готов поверить. В то, что в девяностые годы все советские люди были подвергнуты какой-то массированной зомби-атаке. Мне становится легче, когда я думаю, что эти люди в очереди – жертвы заклинателей людей, что они пришли, потому что факир заиграл на флейте свою манящую, волшебную мелодию. Что они поневоле разрушили, зарыли и торжественно накрыли могильным камнем достижения своих отцов и дедов. Но где и как их сделали зомби? Когда я стал думать над этим вопросом, но не смог найти ответа, я рассказал о своих мыслях Боре, и ему пришла в голову шальная мысль. Уж не были ли этими заклинателями людей Кашпировский и Чумак? Два загадочных экстрасенса, которые чуть ли не ежедневно давали установки на всю страну прямо из уютного «Рубина» или «Электрона», в котором и раньше водились «Чародеи», но то были добрые, бескорыстные волшебники, сказочные чародеи-без-обмана. А эти – совсем не из сказки, что за установки они давали? И вода, которую они заряжали, не становилась ли зельем, отшибающим всякую критичность ума? Конечно, это звучит почти безумно. Но чем больше я размышляю над этой Бориной теорией, тем менее безумной она мне кажется. Сам факт, что приёмы деревенской магии потомственной знахарки Агафьи, показанные в телевизоре воспринимались на ура, кажется странным. Ведь этих самых людей, которые с таким азартом заряжали воду, семьдесят лет воспитывали как заклятых атеистов, их приучали насмехаться над знахаркой Агафьей и идти к ученому врачу-терапевту.
***
В тот день Лие было неуютно и неспокойно. Андрей совсем запропал. Лие казалось, что внутри, где-то в груди или прямо в сердце, бьется, пытаясь вырваться на волю, неугомонное насекомое. Это насекомое своими мохнатыми лапками и большими крыльями причиняло какое-то неизъяснимое неудобство, еле ощутимую тянущую боль, которая блуждала внутри грудной клетки, и которую хотелось выдохнуть, вытеснить, подавить напряжением мышц, но это никак не удавалось. А тем временем на улице было солнечно и весело, какая-то девочка качалась во дворе на качелях, запрокинув голову, и с закрытыми глазами улыбалась солнцу и небу и Лие прямо в лицо. Потом её окликнули, она спрыгнула, побежала, и обняла стройного мужчину, вышедшего из машины, за шею. Видимо, это был её отец. Лия смотрела на них с неприязнью и завистью. А качели всё качались и скрипели и этот скрип как будто ещё больше нервировал насекомое и Лие мучительно хотелось протянуть руку и остановить его. Она закрыла окно и посмотрела на световые полосы на стенах и на сверкающие дороги из солнечных бликов, которые оставлял на воде свет, бьющий из окон. Она решила пойти прогуляться. Может быть там, на солнце ей тоже станет легко, и она будет переливаться от счастья как эта вода и улыбаться, как девочка, ждущая на качелях возвращения отца. Лия стала одеваться и тут неприятности продолжились. Оказалось, что она где-то забыла накануне свой любимый лиловый газовый шарф.
Через несколько минут она шла по аллее из ясеней. Но их вызывающе яркая зелень казалась ей издевательски чужой, никак не связанной с ней, с Лией. Да что там ясени – весь мир как будто открестился от нее, отказался, не обращал на неё не малейшего внимания, словно она сама была маленьким и уродливым насекомым, которое, чтобы не портить впечатление от общей благостной картины, лучше просто не замечать. Неожиданно что-то защекотало запястье, она подняла руку и обнаружила, что на неё спикировала божья коровка. «Хоть кому-то на этой земле есть до меня дело», – подумала Лия и, позволив коровке ещё немного пообследовать руку, опустила её в траву.
