В ресторане между тем случился тост за долгожданную встречу; голос Берзина звучал как-то уж чересчур взволновано – так и виделось, как он искательно заглядывает в глаза старшему брату, уверенный басовитый говорок которого размеренно повествовал о крайней занятости на ниве производства табака разных сортов и о многочисленных успехах в этой важной области («Кстати, Берзин, я решил новый сорт назвать в твою честь. „Берзин друм“, как тебе, а? – И раскатисто: – Ха-ха-ха!»).
– Практически варвары, – задумчиво слушая неестественно оживленную речь Ландсбергиса-старшего и звон бокалов, проговорил Богдан. – Употребляют крепкие алкогольные напитки в середине дня! Нет, конечно, ныне день особенный, отчий, к тому же братская встреча – но все-таки…
– А у них там вообще диковато, – заметил Баг. – Я там, еч Богдан, вел одно дельце. Места красивые – слов нет. А вот люди… Не побоюсь этих слов – вороватый народец. Себялюбцы, так и смотрят, где что плохо лежит. Друг с другом они еще ничего, по-соседски. А с остальными – исключительно по принципу болотных варваров мань: что твое – то мое, а что мое – то дело не твое. Слабого всегда толкнут, сильному всегда лизнут что-нибудь несообразное…
– Н-ну, не знаю, – с сомнением проговорил Богдан. – Я знавал нескольких человек с Золотого побережья – вполне симпатичные, обстоятельные такие. Просто, как бы это сказать… Культуры им еще не достает. Ну, оно и понятно, позже всех присоединились. – Он вздохнул. – Ничего, еще каких-нибудь пять-шесть поколений, еще пара веков – и все там у них образуется. И воцарятся полный покой и умиротворение.
Братья Ландсбергисы, похоже, покончив с ушедшим на первые тосты разгонным графинчиком, спросили у полового уже целую бутылку заморской водки – свенской.
– Не понимаю я этого, – сказал Баг. Богдан вопросительно взглянул на него. – Ну вот про водку, еч Богдан, – пояснил он. – По долгу службы мне пришлось перепробовать множество всяких напитков, – заметив ехидный взгляд Богдана, он уточнил: – Ну, может, и не всегда по долгу, однако же… Мнится мне, лучше московского особого эрготоу ничего не выдумано еще. Тут ведь целая гамма – и уводящий мысли ввысь запах, и божественный вкус пяти злаков, и внутренние ощущения – эрготоу протекает через весь пищевод и оказывается в желудке так, что ты это каждой клеточкой чувствуешь. Сквозь тебя течет волна родного и невыразимо приятного тепла! А вот свенские водки или суомские – их пьют, ты только представь, еч – холодными. Ничего не дают они не уму, ни телу – одно только тупое и скотское опьянение. Не смотри так, еч Богдан, не смотри!
– Выпить хочешь? – спросил Богдан.
– Хочу, – честно ответил Баг. – У меня нервы тоже не железные.
– Слушай, Дзер, – сказал между тем Берзин Ландсбергис в ресторане, в перерыве между звоном сходящихся боками бокалов. – Забери ты у меня эту штуку, братец… Неспокойно мне.
– Тише, дурень… Ты что, с собой это приволок?
– А куда мне его девать? Держать дома? Так неровен час, как раз дома-то… Как у них тут говорят – и на старую женщину бывает проруха. Вэйтухаи[30] как с цепи сорвались, носом землю роют. Меня допрашивали…
– И что?
– Я сказал все, как ты учил. Они поверили. Кажется. Но мне неспокойно. Я боюсь. Больно страшное это дело…
– Мальчишка… Выпьем!
Чокнулись. Было слышно, как Берзин судорожно заглотил водку. Все же молодец Жанночка!
– Давай сюда… Да не так! Под столом!
Некоторое время была слышна возня.
– Теперь другое… – Булькающие звуки: наливает. – Дело сделано, братила. Но не до конца…
– Да ты что, Дзер! Ты же говорил – он дорогой, продать если, так на все хватит!
– Обстоятельства изменились. Ситуация ухудшилась. Словом… – опять чокнулись и выпили. «Сейчас напьются вусмерть, начнут безобразия совершать и их заберут в квартальную управу, дадут там прутняков и крест найдут», – подумал Баг. «Господь, ты видишь это! Не допусти, чтобы в Поднебесной людей, стаканами пьющих зелье бесовское, сделалось больше, чем сейчас!» – взмолился мысленно Богдан. А Дзержин тем временем продолжал:
– Словом, братила, дело такое. Человеку, который нам платит, позарез нужна… – он сделал многозначительную паузу. – Та самая книжечка, на которой ты цзюйжэнем стал.
Что-то громко звякнуло. Богдан толкнул локтем Бага в бок. Баг воздел к потолку повозки указательный палец: «Вот оно!»
– Да ты что, Дзер?! – голос Берзина был исполнен ужаса. – Ты что?! Да я…
– Да, – голос Дзержина Ландсбергиса был трезв и тверд. – Да. Именно ты. Ты уже вынес крест, теперь очередь за книжкой. Сейчас безопаснее, чем когда-либо. Эти думают, что ограбление уже случилось, крест ищут…
– Брат… Я не могу поверить! Ты что, братец?! Нет, нет, выброси из головы!
– Не мельтеши. Что ты раскричался? На вот, выпей.
Берзин судорожно забулькал. Дзержин щелкнул зажигалкой.
– Дела наши плохи, братила… Что уж говорить. Людишки стремятся к очищению душ и тел. Курить бросают… Деньги, говорят, это грязь. Но мы-то знаем, что грязь – это, к сожалению, не деньги. Грязи-то у нас хватило б с лихвой, а вот денег… Крестом нам, братила, дела не поправить. Но тот же покупатель готов взять заодно и книжку эту золоченую… Тогда мы выкрутимся… Так-то, братец.
– Дзер, ты мне всегда был за отца. Как ты можешь предлагать такое? Да, я поддался слабости, ведь я люблю тебя, ты – моя единственная семья, ты все, что у меня есть… но я же не подлец!
Старший Ландсбергис помолчал.
– Да, братила, я тоже люблю тебя. Я всегда о тебе заботился, верно? Я покупал тебе леденцы на палочке… Сладкие такие. Помнишь? А теперь вынеси из этой проклятой ризницы Ясу.
«Законченные воры!» – с негодованием подумал Баг.
«Законченные богохульники!» – с негодованием подумал Богдан.
– Нет, Дзер, нет! Я не сделаю этого, я не могу…
– Можешь. Тебя никто не подозревает. В одну из ближайших ночей и вынесешь. Сейчас как раз самое время, все продумано и схвачено. Крест их отвлек… Завернешь в тряпицу какую-нибудь и вынесешь. Я в это время буду уже за морем. Вот тебе бумажка – выучишь и съешь. Здесь все сказано: когда, кому, как передашь книжку. Она отсюда поедет диппочтой, так что тебе не придется с нею возиться. А тот человек передаст тебе билет на воздухолет свенских авиалиний. Сутки – и все шито-крыто.
Видимо, на лице Берзина появилось какое-то не такое выражение, потому что Дзержин продолжал уже более жестко:
– А другого пути у тебя нет, братец. Кто крест этого – как там его? – Сысоя украл? Ты и украл. Никто другой. Теперь у тебя только два пути: один – с бритыми подмышками в острог, а другой – делать, как я говорю, и тогда никто ничего не узнает, и ты уедешь отсюда ко мне, и мы все забудем…
