– Я не думаю,- мягко сказал проводник.- Это, наоборот, как бы намекает, что в конце не будет ничего плохого… ничего страшного. Какова бы ни была цель вашего путешествия, как бы ни выглядели его причины – вам по крайней мере дают понять, что жизнь несколько лучше ваших представлений, что мир устроен милосерднее, что о вас позаботятся. Сегодня, кажется, главная проблема как раз в том, что человек ходит по очень тонкой пленке и в любой момент может провалиться, и ему кажется, что никто не протянет дружескую руку. Но когда он попадает в атмосферу заботы, ему сразу начинает казаться, что мир не так уж враждебен… что он, может быть, не вытесняет его, а даже рад… Согласитесь, что сама по себе ситуация отъезда… от всего привычного… она предполагает некий стресс. Даже просто выйти из дому и доехать до вокзала – уже стресс, хотя вы не отдаете себе в этом отчета. Надо это уравновесить, если можно,- разве нет?
– Но тогда из таких стрессов состоит вся жизнь,- возразил Степанов.
– А как же. Все не очень удобно, чаще всего противно… Потом это накапливается, и тогда в один прекрасный день все надоедает. Тогда нужен проводник. Он дает вам понять, что ни перед кем не нужно больше оправдываться. Вы все делаете правильно, вы сели именно в тот поезд и приедете именно в тот город.
– Замечательно,- протянул Степанов.- Замечательно! Какая отличная услуга! Человек едет в командировку, совершенно не нужную ни ему, ни делу,- просто для галочки. К нему в купе заходит проводник и убеждает, что эта поездка осмысленна, что все по делу…
– Да, конечно,- кивнул проводник.- Но это, само собой, не во всяком поезде.
– Ну хорошо. А уговорить меня, что все остальное имело смысл,- вы можете?
– Само собой,- кивнул проводник.- Вы же попали в наш поезд, а значит, все не просто так.
– Но этот поезд расслабляет,- Степанов сделал последнюю попытку объяснить себе и проводнику чувство смутной неловкости, незаслуженности происходящего.- Мне начинает казаться, что я все это заслужил. А я ведь не заслужил, я просто купил билет.
– Ну, купить билет – тоже надо уметь. Нужна решительность, даже храбрость,- уважительно сказал проводник.- Я бы во многих ситуациях еще подумал, а люди так быстро делают выбор. Это героизм, почти как на фронте.
– Да, да… Но понимаете – когда человек окружен удобствами и услужливостью, он поневоле приходит к более высокой самооценке. Ему кажется, что он ни в чем не виноват. А ведь все виноваты…
– Неправда,- сказал проводник.- С этим я буду спорить. Я не знаю, кто вам это внушил. Почему виноваты, перед кем? Почему обязательно надо представлять себе суд? Человек мучается всю жизнь, с самого рождения,- надо быть поистине очень изобретательным садистом, чтобы за это с него еще взыскивать. Есть, конечно, люди дурные, наслаждающиеся страданиями ближних,- но их количество сильно преувеличено, в основном литературой, которой все время нужны конфликты. А так – обычные пассажиры, уверяю вас. Я много повидал пассажиров, давно работаю. И каждый, садясь в поезд, почему-то уверен, что он виноват. Кто вас так довел – непонятно. Никто ни в чем не виноват, спите.
– Ну, как знаете,- проговорил Степанов, уютно устраиваясь на лодке.- По-моему, я все-таки не очень хороший человек.
– Очень, очень,- пробормотал проводник и, пригнувшись, вышел. А Степанов заснул еще до того, как синяя сутулая спина проводника растворилась в сумраке коридора.
Он проснулся утром от деликатного стука в стенку – дверь так и оставалась всю ночь открытой.
– Вставайте, приехали.
– А что за город все-таки?
– Да вы не беспокойтесь, я провожу,- сказал проводник.
– В каком смысле проводите? Вам же ехать дальше?
– Нет, у нас такая услуга. Я помогаю выбрать город и устроиться, а потом поеду. Проводник – значит, провожает.
– Но тут хоть гостиница есть?
– Зачем гостиница?- удивился проводник.- Мы дом снимем.
– Это что, тоже такая услуга?- начиная злиться, спросил Степанов. Ему переставал нравиться этот повышенный комфорт.
– Это уже не наша услуга, это город предоставляет. По договору с нами. Неужели вы думаете, что не заслужили дом?
– Да откуда вы вообще знаете, что я заслужил или не заслужил?! Я уехал на два дня, в себя прийти…
– Ну и славно, и разве можно в гостинице прийти в себя? Гостиница – шум, плохой буфет, чужие люди… В доме хоть выспаться можно. Посмотрите город, погуляете…
– Черт знает что,- проворчал Степанов.
Он представил, что проводник сейчас отведет его в город, к какой-нибудь домохозяйке, с которой у него договор о поставке клиентов, а дом небось грязный, провинциальный, еще баб каких-нибудь навяжут, сутенеры… Проводник смотрел на него с тайной насмешкой, и это бесило еще больше.
– Если вам что-нибудь не понравится,- сказал проводник,- вы всегда можете выбрать гостиницу или другой дом. Но вам понравится, я для этого с вами и схожу.
Поезд дернулся, как бы предупреждая о скорой отправке.
– Пойдемте, пожалуйста,- сказал проводник.- Еще заедем куда-нибудь не туда.
– Да мне одеться – подпоясаться,- буркнул Степанов, надел ботинки и вышел вслед за проводником на прохладный пасмурный перрон. Хорошо, что жара отступила и началась его любимая погода – серенькая, с вечно собирающимся, но так и не проливающимся дождем, с низкими тучами, ходящими вокруг. Он взглянул на желтое здание вокзала, пытаясь прочесть название города, сощурился, но так ничего и не разобрал. Видно было, что кончается на «ск».
Он бывал в таких городах, хорошо знал их – желтые и серые домики, холмы, широкая стальная река, перелаивающиеся собаки, маленький базар с семечками, солеными грибами и китайским ширпотребом, обязательно районная библиотека имени родившегося здесь третьестепенного литератора, полуразвалившийся кинотеатр, иногда краснокирпичное заводское здание на целый квартал… Они долго шли в гору, Степанов даже начал задыхаться,- проводник шел легко, уверенно и мог бы идти гораздо быстрее, но из уважения к Степанову подлаживался под его медлительность. Он, кажется, точно знал пункт назначения и не путался в паутине неотличимых горбатых улиц – то утыканных частными одноэтажными домиками, то заставленных рядами ветшающих хрущоб. Степанову казалось, что он узнает места, но это потому, что он слишком часто бывал в таких городах. Однако один поворот показался ему окончательно и безоговорочно знакомым – кажется, точно так обрывалась улица, на которую они с родителями только что переехали, когда Степанову было пять лет. Тогда московская окраина только застраивалась, и можно было ходить в ближайшую деревню за сиренью. Вот эта улица была очень похожа на ту, обрывающуюся,- только сирени уже не было, отошла. Все-таки ужасно, как у нас все одинаково.
