По вашему мнению, нас держала под прицелом только лишь одна эта пара?
Нам не удалось обнаружить никого, кроме этих двоих. Больше ничего не могу сказать.
Вы захватили оружие?
Да. Мы привезли одну винтовку с телескопическим прицелом. Однако на таком расстоянии прицел не нужен.
Командующий встал, крепко пожал руку командира танкового отряда:
Вы свободны, командир. Приказ по участку отметит ваше умение решать поставленные задачи. Всего хорошего.
Командующий с наслаждением закурил сигарету и отдал распоряжение адъютанту:
Поручаю вам лично провести допрос пленного. Доложите не позднее завтрашнего утра.
Адъютант Том Даунли (ибо это был именно он) по всем правилам отсалютовал и вышел. Он еле сдерживался, чтобы не выказать радости, которую доставило ему это поручение. Исполняется его мечта — впервые он будет разговаривать с живым, настоящим представителем той самой Красной армии, о которой он столько слышал раньше и которая теперь так препятствует осуществлению блестящих планов теоретиков и руководителей армий европейских стран.
Направляясь в свою комнату в штабе, а затем ожидая прибытия пленного, Том Даунли тщательно обдумывал допрос пойманного снайпера. Том Даунли очень любил доходить во всем до самой сути и сейчас прежде всего отметил, что не испытывает никакой злобы по отношению к этому снайперу, хоть тот и был безусловной причиной лихорадочного напряжения, охватившего в последние несколько дней командование участка. В первую очередь, Том Даунли ощущал острый интерес к этому неизвестному человеку. Более того, он признался себе, что испытывает даже какое-то странное сочувствие к пленному, несомненно принадлежавшему к некоей необычной породе людей. В целом было бы нелегко точно описать отношение Тома Даунли к снайперу. Он и сам не успел додумать свои мысли до конца, потому что в дверь его комнаты постучали.
Войдите.
По вашему поручению, господин адъютант, пленный снайпер доставлен.
Хорошо. Ведите его сюда.
Конвоиры ввели в комнату человека в военной форме, покрытой еще не высохшей грязью. Человек вошел в комнату твердым шагом, заметно припадая на левую ногу. Это был невысокий стройный мужчина, темноволосый, с острыми глазами и чуть припухшими губами, над которыми едва выделялась синеватая тень от бритых усов. Правый рукав его гимнастерки был наполовину оторван. «Видно, во время стычки с солдатами, тащившими его к танку», — отметил про себя Том Даунли. Пленный внимательно огляделся вокруг и неподвижно остановился посреди комнаты.
Выйдите за дверь и подождите там, — приказал Том Даунли конвоирам, стоявшим у двери.
Подождав, пока его приказ выполнят, Том Даунли подчеркнуто вежливо обратился к снайперу:
Садитесь, мы с вами немного побеседуем. Хотите курить? Прошу!
Но Том Даунли произнес все это на английском языке, и пленный, явно не понимая ни слова, по-прежнему стоял неподвижно и молчал. Только теперь Том сообразил, что без переводчика допрос вряд ли будет успешным.
Садитесь, — насколько мог внятно проговорил он, показывая на стул. На этот раз снайпер понял. Он еле заметно улыбнулся и сел. Том Даунли поднял телефонную трубку:
Алло, дайте мне штаб, комнату 18. Да. Я — адъютант Даунли. Прошу немедленно прислать переводчика для допроса пойманного снайпера. Так, немедленно. Сейчас будет? Хорошо, жду.
Снайпер сидел напротив него, внимательно прислушиваясь к звукам его голоса. Острые глаза изучали Тома Даун — ли, словно допрашивать собирался не адъютант пленного, а пленный адъютанта. Том Даунли подвинул к снайперу коробку с сигаретами:
Курите, пожалуйста.
Пленный охотно взял сигарету, прикурил, зажигая спички, протянутые ему Даунли. Адъютант ощущал странное чувство уважения к этому человеку: в нем не видно было ни малейших признаков страха или неуверенности. Пленный вел себя сдержанно, но вполне спокойно.
Вошел переводчик. Он сел сбоку от стола Даунли и приготовился переводить.
Фамилия? Имя? Из какой части? — задал Том Даун — ли стандартные вопросы.
Пленный, выслушав перевод, спокойно ответил:
Петр Черненко. Стрелковый полк.
Какой?
Пленный вместо ответа пожал плечами.
Он не отвечает на этот вопрос, — доложил переводчик.
Да. Понимаю. Хорошо. Спросите, коммунист ли он?
Он говорит так: «У нас все коммунисты».
Том Даунли с интересом посмотрел на пленного: хорошо держится.
Он снайпер?
Да. Он говорит: «Я — ворошиловский стрелок».
Хм… не понимаю. Что он хочет этим сказать?
Глаза пленника блеснули:
Я стреляю так, чтобы не отставать от лучшего стрелка Красной армии, народного комиссара по военным делам товарища Ворошилова. Поэтому ношу почетное звание ворошиловского стрелка.
Какое задание вы получили от своего командования?
Стоять на защите советских рубежей и защищать Советский Союз от нападения империалистов.
Я хотел бы конкретного, детального определения задачи. Переведите ему.
Моя задача — всеми силами и средствами защищать мирный труд моих братьев и родителей, составляющих свободное население первой в мире социалистической страны, отечества всех пролетариев. Моя задача — выполнить свой долг, после чего, вернувшись домой, самому стать к станку и принять участие в общем мирной труде, который я защищал с винтовкой в руках.
Много ли в его полку таких снайперов, как он?
Каждый красноармеец мечтает стать ворошиловским стрелком и становится им, если не стал до сих пор.
Он сказал, что у них все коммунисты. Где его партийный билет?
Не имею. Я не сказал, что я член партии. Пока что я комсомолец. Но это не мешает мне быть коммунистом, большевиком по духу, как и все красноармейцы.
Он — офицер или солдат?
У нас нет офицеров. У нас есть командиры, такие же красноармейцы, как и все остальные.
Так что же, он — командир?
Нет, я просто стрелок.
Давно его полк прибыл сюда?
Он не отвечает на этот вопрос, господин адъютант.
Да… гм… знает ли он, что мы можем его расстрелять, если он не будет отвечать?
Он говорит, что… что на его место придут тысячи других, господин адъютант. И что он не боится этого, господин адъютант.
Да, пленный снайпер, очевидно, не боялся. Он сидел все так же спокойно, переводя глаза с адъютанта на переводчика, словно проверяя, как воспринимают они его ответы. Где-то далеко в глубине его острых глаз пряталась едва заметная улыбка. Том Даунли снова отметил в себе какое-то непонятное чувство уважения к этому человеку. У него мелькнула мысль: «А хорошо и любопытно было бы поговорить с ним без переводчика, откровенно, как говорят наедине… жаль, это невозможно, ведь я не знаю его языка…»
