— А для Запада? — спрашиваю я.
— Пока нет, — ровным голосом отвечает Нита. — Там запущенная территория, города расположены далеко друг от друга, поэтому после войны там никто не захотел жить. Сейчас это дикая земля.
— Значит, то, что они болтают, правда, — произносит Мэри. — Люди в экспериментальных городах действительно ничего не ведают о том, что находится за их границами.
— Конечно, правда, зачем им об этом знать? — иронизирует Нита.
На меня вдруг наваливается усталость, да такая, что веки тяжелеют. За свою короткую жизнь я умудрился стать участником слишком многих восстаний. Сначала — бесфракционники, теперь вот эти «ГП».
— Ладно, хватит обмена любезностями, — говорит Мэри, — перейдем к делу, мы не можем слишком долго не позволять людям заходить сюда, это может вызвать подозрения.
— Ты права, — говорит Нита и смотрит на меня. — Четыре, выйди-ка, проверь, все ли там в порядке. Мне нужно перекинуться парой слов с Мэри и Рафи.
Я не спросил, почему я не могу послушать, о чем она будет с ними говорить. Иначе зачем вообще нужно было приводить меня сюда? С таким же успехом я мог подождать ее на улице. На самом деле я еще не дал ей своего согласия помогать. Так что я просто встаю, забираю свой нож и выхожу за дверь, туда, где человек Рафи охраняет вход.
Драка уже закончилась. Я вижу фигуру, лежащую на асфальте. На мгновение мне кажется, что человек еще шевелится, но потом я понимаю, что кто-то обчищает его карманы. Это уже не человек, это — тело.
— Мертвый, — выдыхаю я.
— Да. У нас так: если ты не можешь защитить себя, то не проживешь и одну ночь.
— Зачем тогда люди приезжают сюда? — хмурюсь я. — Почему они не вернутся в города?
Охранник долго молчит, и я начинаю думать, что он просто не расслышал мой вопрос. Наблюдаю, как вор, вывернув все карманы умершего, украдкой скрывается в одном из близлежащих зданий. Наконец, охранник говорит:
— Если даже ты умрешь, есть шанс, что кому-то до этого будет дело. Рафи, например, или кому-то из других лидеров. В городах, если тебя убьют, всем наплевать, особенно, если ты — «ГП». Самое суровое обвинение, которое когда-либо предъявляли «ГЧ» за убийство «ГП», — непредумышленное убийство. Дерьмо.
— Непредумышленное убийство?
— То есть несчастный случай, — раздается спокойный голос Рафи у меня за спиной. — Намного менее серьезно, чем убийство первой степени. Официально, конечно, мы все равны. Но на практике это далеко не так.
Он становится рядом со мной, скрестив руки на груди. Я смотрю на него и вижу короля, обозревающего свое королевство, которое он считает прекрасным. Потом смотрю на улицу, на разбитый тротуар, на неподвижное тело с вывернутыми наизнанку карманами, на окна, в которых мерцает неверный свет. Но я понимаю, какую именно красоту он во всем этом видит, — свободу. Свободу быть человеком, а не просто «ГП». Когда Эвелин приблизила меня к себе, избавила от власти моей фракции и дала власть мне самому, я подумал, что я свободен. Я ошибался.
— Ты из Чикаго? — спрашивает Рафи.
Киваю, глядя на темную улицу.
— Ну и как тебе здесь? — интересуется он.
— В основном у вас — то же самое, — отвечаю я. — Люди делятся на группы, по тому или иному принципу, и воюют между собой.
Половицы скрипят под ногами Ниты, когда я оборачиваюсь, оказывается, что она стоит позади меня, ее руки засунуты в карманы.
— Спасибо за то, что все устроил, Рафи, — кивает она. — Нам пора.
Мы идем вдоль по улице. Я, напоследок, оглядываюсь на Рафи и вижу, как он вскидывает руку и машет мне на прощание.
Когда мы подходим к пикапу, я снова слышу крик, но на этот раз обиженно поскуливает ребенок. Вспоминаю о том, как сам я, маленький, забивался в свою спальню, вытирая нос рукавом. Матери приходилось сначала чистить манжеты щеткой, прежде чем бросать мои рубашки в стирку. Но она никогда ничего не говорила об этом.
Мы забираемся в пикап. Я настолько устал от мертвящей атмосферы этого места, что с удовольствием думаю о скором возвращении в Резиденцию, где тепло, светло и безопасно.
— Если честно, до меня как-то не доходит, в чем преимущество жизни здесь, по сравнению с жизнью в городах, — говорю я.
— Я только один раз была в городе, в котором не проводится эксперимент, — отвечает Нита. — Там есть электричество, но оно — по расписанию, и каждая семья получает его только на несколько часов в день. То же самое с водой. И очень много преступлений, в которых обычно обвиняют генетически поврежденных. Полиция существует, но она ни с чем не способна справиться.
— Получается, что Резиденция самого Бюро, — размышляю я вслух, — лучшее место для жизни.
— С точки зрения доступа к ресурсам, может быть, — соглашается Нита. — Но в Бюро действует та же подлая социальная система, просто заметить ее немного сложнее.
В зеркало заднего вида я наблюдаю за тем, как исчезают огни Окраины. Мы проезжаем мимо мертвых домов с заколоченными окнами, и я пытаюсь представить, какими они были раньше: чистенькими, ухоженными, обжитыми. Наверное, дворики были огорожены живыми изгородями, зелеными и подстриженными, а окна сияли на закате. Здесь шла тихая и мирная жизнь.
— Зачем мы туда ездили? — спрашиваю я.
— Мы обсуждали наши планы.
В свете огоньков приборной панели я замечаю, что нижняя губа у нее вся искусана.
— И еще я хотела, чтобы они встретились с тобой, человеком из экспериментального города. Мэри раньше подозревала, что такие, как ты, находятся в сговоре с правительством. Глупости. Рафи… был первым человеком, кто доказал мне, что Бюро и правительство лгут нам о нашем прошлом, — она делает паузу, очевидно для того, чтобы я проникся ее словами.
Я ей почему-то верю.
— Бюро говорит о золотом веке человечества, предшествовавшем генетическим манипуляциям, когда все были генетически чисты и везде царил мир, — рассказывает дальше Нита. — Но Рафи показал мне старые фотографии войн.
Помолчав немного, я спрашиваю:
— Ну и что?
— Как ну и что? — возмущается Нита. — Если генетически чистые люди в прошлом имели войну и разруху, то что творится сейчас? Подумай, что толку от их экспериментов? Они просто убеждают людей, что правительство что-то делает для улучшения нашей жизни.
Верно. Правда меняет все. Поэтому Трис отчаянно стремилась добыть видео Эдит Прайор и даже заключила союз с моим отцом. А в данном случае главенствует ложь. Вместо того, чтобы бороться с бедностью и преступлениями, в Бюро воюют с генетическими повреждениями.
— Но почему? — вырывается у меня.
— Люди, вероятно, делают так потому, что их учили. Им всегда твердили, что именно в этом — главная проблема. Но Рафи говорил мне о свидетельствах лживости правительственной пропаганды. Как было изначально? Понятия не имею. Можно найти с десяток причин. Например, предубеждение против генно-модифицированных. Желание контролировать общество. Управлять населением, промывая им мозги. Но такие вещи не происходят в одночасье.
