Улыбаясь, молодой человек вывел его из лазарета и объяснил дорогу: — Пойдете туда, дорогой мой, потом повернете сразу налево, потом прямо, ну а дальше уже не заблудитесь, дружище.
— Спасибо вам огромное! — поблагодарил Тристрам, улыбнувшись черной дырой беззубого рта. Право же, все были так любезны с ним.
В огромном вестибюле с высоким потолком несколько надзирателей, по-видимому закончивших дежурство, сдавали ключи щеголеватому старшему офицеру в новой синей униформе. Офицер был очень худощав, рост его приближался к семи футам.
— Порядок! — говорил он почти безразлично, сверяя номера ключей со списком и ставя галочку. — Порядок! — повторял офицер, передавая ключи помощнику, который вешал их на доску с гвоздями.
— Порядок! — сказал офицер Тристраму.
Слева, в огромных металлических воротах тюрьмы, была открыта небольшая дверь. Через эту дверь надзиратели выходили на улицу, вот и все…
Тристрам секунду постоял на ступеньках, вдохнул воздух свободы и посмотрел вверх. Бездонность неба поразила его. «Осторожно, осторожно, услышат ведь!» — успокаивал он колотившееся сердце. Медленно, пытаясь насвистывать, Тристрам пошел прочь от тюрьмы. Оказалось, во рту слишком сухо, чтобы получался свист.
Шел сев, куры в клетках потихоньку неслись, свиноматка Бесси резвилась почти как молодая, близнецы быстро подрастали.
Беатриса-Джоанна и Мейвис сидели в гостиной и вязали из эрзац-шерсти теплые детские распашонки. В двуспальной колыбели, сколоченной Шонни, мирно спали Тристрам и Дерек Фоксы. Говорила Мейвис: — Я далека от того, чтобы предложить тебе уйти глубокой ночью с двумя твоими сувенирами на руках. Я просто прикидываю, как тебе лучше поступить. Ясно, что ты сама не захочешь оставаться здесь вечно. Кроме того, у нас действительно негде жить. И потом, это же опасно для всех нас. Я хочу сказать, что ты должна подумать о том, что ты будешь делать дальше, разве нет?
— О да, — удрученно согласилась Беатриса-Джоанна. — Я понимаю. Вы были очень добры ко мне. Я все понимаю.
— Ну так что ты сама об этом думаешь? — спросила Мейвис.
— А что я могу думать? Я написала три письма Тристраму через Министерство внутренних дел, и все они вернулись назад. Может быть, он умер. Может быть, они его застрелили.
— Беатриса-Джоанна пару раз шмыгнула носом. — Квартиру нашу, должно быть, захватил Жилищный отдел. Мне некуда и не к кому идти. Положение не из приятных, не правда ли? — Беатриса— Джоанна высморкалась. — У меня нет денег. Все, что у меня есть, это мои близнецы. Ты можешь вышвырнуть меня, если хочешь, но мне буквально некуда идти.
— Никто не собирается тебя вышвыривать, — раздраженно ответила Мейвис. — Ты моя сестра, а твои сыновья мои племянники, и если тебе придется остаться у нас, то я полагаю, что и рассуждать тут не о чем, так тому и быть.
— Может быть, мне удастся найти работу в Престоне или еще где-нибудь, — сказала Беатриса-Джоанна, сама не очень веря в то, что говорит. — Может быть, это будет хоть какой— то помощью вам.
— Нет здесь никакой работы, — отрезала Мейвис. — И деньги никого не интересуют. Я думаю о том, как все это опасно. Я думаю о Ллуэлине и Димфне, о том, что с ними будет, если нас арестуют. А нас арестуют, сама знаешь, если пронюхают. За укрывательство… не знаю, как это называется.
— Это называется «повторнородящая». Я — повторнородящая. Выходит, как сестру ты меня уже не воспринимаешь. Ты просто рассматриваешь меня как нечто опасное для вас, как какую-то… «повторнородящую»! — Мейвис, зло поджав губы, склонилась над вязаньем. — А вот Шонни так не думает, — продолжала Беатриса-Джоанна. — Это только ты считаешь меня навязчивой и опасной.
Мейвис подняла голову.
— Это очень жестоко и не по-сестрински так говорить. Совершенно бессердечно и эгоистично. Ты должна понять, что пришло время вести себя разумно. Мы рисковали еще до того, как твои мальчишки родились, сильно рисковали. А теперь ты упрекаешь меня в том, что мои дети мне дороже твоих. А что касается Шонни, то он слишком добросердечен, словно не от мира сего. А уж наивен до глупости, когда твердит, что Бог нас хранит. Если хочешь знать правду, так меня иногда тошнит, когда я слышу имя Божье. Скоро Шонни навлечет на нас беду, недолго нам ждать, вляпаемся мы из-за него в историю..
— Шонни достаточно разумен и вполне нормален.
— Может быть, он нормален. Но нормальность — это обуза и помеха, если живешь в сумасшедшем мире. И, уж конечно, он не разумен. Выброси из головы мысль о том, что Шонни может быть благоразумным. Ему просто везет, вот и все. Он говорит слишком много и то, чего не нужно говорить. Недалек тот день, когда — попомни мои слова! — когда его везение кончится, и тогда… Да поможет нам Бог!
— Итак, — произнесла Беатриса-Джоанна после непродолжительного молчания, — чего же ты от меня хочешь?
— Ты должна поступить так, как, по твоему мнению, будет лучше для тебя. Если тебе нужно — оставайся у нас, (оставайся столько, сколько считаешь необходимым, но постарайся вспоминать иногда…
Вспоминать что?
— Хотя бы то, что некоторые люди сделали для тебя все возможное и даже подвергались опасности. Я говорю об этом в первый и единственный раз и больше ничего не скажу впредь. На этом и покончим. Но я хочу, чтобы ты иногда вспоминала об этом, вот и все.
— Я помню, — произнесла Беатриса-Джоанна, задыхаясь, — и очень благодарна! И я говорю об этом не менее трех раз в день, с тех пор как я сюда приехала. Конечно, за исключением того дня, когда я — уж ничего не поделаешь! — детей рожала. Я бы и в тот день вас поблагодарила, да мне нужно было и о другом подумать. Если хочешь, я могу сказать это сейчас, чтобы погасить задолженность. «Я вам очень благодарна, я вам очень благодарна, я вам очень благодарна!» — Ну зачем же так, — проговорила Мейвис. — Давай оставим эту тему, хорошо?
— Хорошо, — согласилась Беатриса-Джоанна вставая — Давай оставим эту тему. Не забудем только, что этот разговор начала ты.
— Нет нужды говорить в таком тоне, — холодно заметила Мейвис.
— А, к черту! — воскликнула Беатриса-Джоанна. — Время кормить детей.
Она подхватила близнецов на руки. Происходящее было выше ее сил, она больше не могла этого выносить, она не могла дождаться, когда Шонни расстанется со своими сеялками и вернется домой. В доме и одной женщины было достаточно, Беатриса-Джоанна понимала это, но что она могла поделать?
— Я думаю, мне лучше посидеть до вечера у себя в комнате. Если ты, конечно, можешь называть это комнатой, — выпалила Беатриса-Джоанна и сейчас же пожалела о сказанном.
