"Гореть тебе в аду!"
"Ты зол, братюня? Я смотрю, ты злишься! Давай позлись еще! Я священник! Я злюсь! Прощение? Терпимость? Нет! Злоба? Дайте две! Давай! Помолись еще, чтоб твой боженька меня молнией сразил! Римско-католической!"
"Эй ты! Чего раскричался? К тебе посетитель пришел. Дядя твой. Вставай, пошли!"
тюремный охранник, приготовив наручники, стоял по другую сторону решетки и с раздражением смотрел на Эндрю.
"Какой такой дядя? Ах, дядя! Ну конечно, как я мог забыть своего любимого дядю!"
Эндрю просунул руки через решетку. Через секунду он почувствовал, как холодный металл сковывает его запястья.
"Почему вы пускаете нас на обед без наручников, а на свидание с дядей без них ну совсем никак?' — спросил Эндрю, оказавшись за пределами камеры.
"Потому что от обеда вы не убежите", — язвительно ответил охранник.
"И то верно! Пошутил!"
Эндрю почувствовал, как что-то тупое и твердое ударило его в бок. Дубинка.
"Все-все, я молчу. Я тихий. Я спокойный. Я иду увидеться с дядей. Ме густа!"
"Еще раз скажешь это свое ме густа — получишь подзатыльник, понял? Тебя нормально говорить в школе не научили?Как дед разговариваешь".
"Мой рот на замке. Кстати, как там Ксенофонт Хосанович, наш любимый начальник? Все пьянствует?"
Ответа не последовало, и Эндрю понял, что стоит все-таки помолчать. Остаток пути по мрачным тюремным коридорам был пройден в полной тишине.
"У тебя есть десять минут", — сообщил охранник, оставляя Эндрю в небольшой комнате с окошком. Через это окошко предстояло общение с гостем.
"Дядя? Серьезно? Ничего лучше придумать не мог?" — спросил Эндрю, подсаживаясь на прикованный к полу табурет.
"Визиты только для родственников. Я тебе явно не жена и не бабушка. Значит, дядя. Ты следишь за новостями?"
"Да. Маринелли оказался голубым — это такой скандал!"
"В каком смысле?"
"Так ведь это вскрылось сразу после его возвращения с гастролей по Странам Шариатского Альянса! Он жал руки исламским духовным лидерам! Самому Хаиму жал! Представляешь? Это как если бы глава Ку-клукс-клана по ошибке пожал руку афроамериканцу".
"Не может быть!"
"У них же за гомосексуализм допускается смертная казнь!"
"Я вижу, ты очень интересуешься этой проблематикой. Сам-то какой ориентации?"
"Смеешься? Ты будто моих подруг не видел! А еще я прочитал, что Шелла и Васкас решили пожениться, а у Тюдора-младшего скоро родится дочь!"
"Ты это серьезно?"
"Нет, конечно. Я пошутил. Сын, сын. Непременно, сын. Астрологи наверняка опять все напутали. Бестолковые. Даже пол ребенка определить не могут".
"Ты провинился, и тебя вынуждают читать всякую желтую фигню?"
"Почему провинился? Ты сам посиди тут месяц-другой, тоже от скуки умирать начнешь. Я уже по десятому разу книжки перечитываю. А если серьезно, да, я читал новости. Демократия — власть большинства, большинство — идиоты, следовательно..."
"Тише... Что ты такое говоришь? Тебе одного срока мало? Радуйся, что тебя за шарлатанство взяли, а не за конспирацию".
"Гитлер пришел к власти демократическим путем. Века полтора тому назад".
"Да замолчи уже! Ты хоть понимаешь, что нас и так очень мало осталось. Мы изо всех сил пытаемся что-то сохранить, а ты так подставляешься. Сначала с этими целительницами связался. Зачем ты назвал их никчемными дурами? Вот они на тебя и настучали. Если бы ты умел держать себя в руках, был бы сейчас на свободе".
"Пойми. Я людям помогать хочу. Иногда. А эти бесполезные обладательницы птичьих мозгов мешали мне делать мою работу. Ты скажи мне, когда вы меня вытащить собираетесь? И, кстати, я люблю демократию! Ничего лучше не придумали. Просто указываю на некоторые ее недостатки".
"Мы не можем тебя вытащить. С тех пор, как умер. сам знаешь кто... у нас совсем не осталось власти".
"А если я предложу план?"
"А у тебя есть план?"
"Вообще-то да. Мы можем использовать их слабое место. И тогда мы наконец хоть что-нибудь сделаем. Я давно об этом думал".
"Какое слабое место?"
"Как появится первая возможность, я тебе сообщу. А пока возьми эту записку, тут кое-какая важная информация".
"Хорошо. Не сдавайся тут".
"Я? Сдаваться?Нет, не слышал".
"Я люблю тебя, — нежно прошептали его губы — Люблю больше всего на свете. Ты такая хорошая. Ты самая лучшая. Ты чиста как горный хрусталь, свежа как морской бриз. Я хочу пробовать тебя на вкус. Я хочу выпить тебя всю, без остатка". Макс на секунду отвел глаза от стоящего перед ним графина с водой и снова шепнул: "Любимая моя".
"Макс, ты опять общаешься со своей водой? — раздался недовольный женский голос из спальни. — Не делай этого!"
"Милая, ты же знаешь..."
"Что если говорить воде, что ты ее любишь, она заряжается положительной энергией, — закончила за него Мэри, — Да-да, ты слишком много времени проводишь у экрана".
"И она становится полезной! Мы проверяли в институте. Теперь только такую воду пьем. Называется структурирование воды. Опыты Жака Бенвениста впервые показали, что у воды есть память, — наставническим голосом пояснил Макс, наливая воду в стакан. — Ты будешь, любимая?"
"Память, говоришь? А помнит ли она, как недавно ее спускали в туалете? Смотри, ведь отомстит! И ты давай уж определись, кто у тебя любимая — я или она, — воскликнула Мэри, надувая губы. — Нет. Лучше принеси мне апельсинового сока".
"Сейчас принесу".
"У тебя сегодня ночные исследования? Не опоздаешь?"
"Опоздаю".
"Отругают?"
"Отругают".
"Ну и славно. Ты только потом не забудь сказать себе, как ты себя любишь. Ну, чтоб негативную энергию победить", — хихикнула Мэри.
"Очень смешно!" — Макс протянул сок жене. Мэри была светловолосой стройной девушкой с умными голубыми глазами. Сейчас она скромно улыбалась, завернувшись в одеяло, словно в кокон, и нежно разглядывала мужа. Макс сутуло стоял рядом с кроватью. Он был невысоким мужчиной с короткими темными волосами и щетинистым подбородком.
