— В каком костюме? Ты пьяный, что ли? У нас таких чокнутых нет.
Ночное купание немного прочистило мозги, и к дому Латышев подходил только слегка пошатываясь — не столько от вина, сколько от того, что слишком много и глубоко нырял. «Мальборо» кончились, но в кармане оставалась предусмотрительно купленная пачка «Родопи». Латышев собирался покурить перед сном, но не обнаружил в кармане спичек. Улицы были пустынны, и только припозднившаяся (и немолодая) парочка под руку шагала от «Крыма» к «Айвазовскому».
— Прикурить не будет? — вежливо спросил Латышев.
— Рано тебе еще прикуривать, — презрительно смерив его взглядом, ответил мужчина.
Такой же правильный, как физрук! Латышев ничего не ответил, сплюнул и пошел своей дорогой. Прикурить ему дал местный гопник, толкавший в горку мотоцикл.
А на скамейке у подъезда Латышев неожиданно наткнулся на Наташку. Ему показалось, что она плачет, но он ошибся — просто глаза у нее были несчастными.
— Ты чего тут сидишь? — спросил он, глубоко затягиваясь, и присел рядом.
— Сижу, — она неопределенно дернула плечом.
— Как «Танцор диско»?
— Нормально.
— Покурить не хочешь?
Она сначала замотала головой, а потом, подумав немного, ответила:
— А давай. Мне хуже не будет.
Она не умела курить: сначала закашлялась, а потом набирала дым в рот и тут же выдыхала его тонкой струйкой.
— Мой папа говорит, что целовать курящую женщину все равно, что целовать пепельницу, — произнесла она мрачно.
— Твой папа… — начал Латышев сквозь зубы, но не стал продолжать.
— Да, я знаю, он ничего не понимает. Я уже заметила, что курящих девушек целуют все, а вот некурящих… Вот и сегодня. Парень пришел в кино со мной, а ушел с этой Татьяной. Я сама виновата, ты не думай. Он, когда кино началось, лапать меня стал. Не нагло, потихоньку так. А я ему по щеке дала… Наверное, не надо было?
Почему-то Латышев не поставил себя на место незадачливого ухажера. Может, Наташка и впрямь стала ему как сестра?
— Хочешь, я ему в грызло дам? Чтоб не лапал?
— Нет, не надо. Дело же не в этом. Мне папа всегда говорил, что мужчины любят гордых женщин, а на самом деле выходит, что это не так.
Латышев не знал, что ей ответить. Он не думал о любви, в девчонках его интересовало не это. Вот Кристина тоже была по-своему гордой. Нет. Не гордой — она была ломакой. А это совсем другое.
— Да он просто идиот.
— Кто? Папа?
— Нет, этот твой, который в кино, — ответил Латышев и подумал, что папаша ее идиот ничуть не меньший.
— Разве? — в Наташкином голосе послышалась обида.
— Конечно. Ему не любовь нужна, не ты, а любая честная давалка. Плюнь.
— Я не знаю, что ему нужно. Но я не нужна никому. Понимаешь? Я никому не нужна!
«Сейчас она разревется», — подумал Латышев.
Но Наташка не разревелась. Наоборот, решительно выбросила в урну наполовину выкуренную сигарету.
— Слушай, Сань… Ты только не пойми меня неправильно. Ты не мог бы меня поцеловать? Понимаешь, меня никто никогда в жизни не целовал. Я такая… такая… дура. Я даже целоваться не умею, а мне уже пятнадцать.
Латышев затянулся и не ответил. И поцеловал ее потом, на лестничной площадке перед лифтом, в лучах лунного света.
На следующее утро он и думать забыл о Вечном воре и черной собаке. Мама, как всегда, оставила ему завтрак на столе: творожную запеканку со сгущенкой и бутерброд с сыром. И два билета в кино со штампом «Айвазовского» — сегодня «Танцор диско» шел там. Латышев поморщился. Именно сегодня он собирался посмотреть «Три дня Кондора» в «Крыме».
Наташка как-то незаметно проскользнула в ванную, а потом так же незаметно вышла из квартиры — Латышев услышал, как щелкнул замок. Хотя они проболтали всю ночь, и стесняться ей, в общем-то, было нечего.
Латышев тоже собирался недолго, раздумывая: идти на камни или на пляж «Айвазовского»?
Жара стояла невозможная, хотя и было всего часов одиннадцать. Взвесив все за и против, он свернул-таки к поселковому пляжу, рассудив, что гораздо эффектней выплыть к «Айвазовскому» из моря, чем притащиться туда пешком. А в ластах это ничего не стоило.
В переулке, ведущем к морю, солнце било в глаза, и Латышев не сразу увидел собаку, лежавшую в тени пятиэтажки. Но когда увидел, тут же вспомнил о Вечном воре: собака была совершенно черной, без единого белого пятнышка. И Латышев решил было, что она дохлая, — валялась на боку, протянув ноги, и не дышала. Он подошел поближе, рассматривая песью морду. Мерзкая была собака: лохматая, со свалявшейся шерстью, отливавшей рыжиной (прямо сказать — не вороново крыло); глаза ее гноились, а из приоткрытой пасти торчал желтый клык. Собака была жива, просто дрыхла без задних ног.
Изловить ее, конечно, ничего не стоило, хватило бы ванильного сухарика. Но как ее убить? Ударить камнем по голове? Или перерезать горло? Или задушить? Нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Ему случалось убивать крыс и лягушек, но собак… Латышев подумал немного и решил изловить собаку на обратном пути. А еще лучше — поближе к вечеру. Куда ее, дохлую, девать до ночи? Вонять же начнет.
А Кристина не преминула напомнить о черной собаке. Латышев долго прятался за волнорезом, чтобы подплыть к ней под водой и схватить за щиколотку. Как она визжала! А потом орала и очень натурально молотила его руками по голове.
— Придурок! Кретин! Что за идиотские шутки! У меня тушь потекла!
— Она же водостойкая! — хохотал Латышев. Он неплохо разбирался в косметике, потому что снабжал ею одноклассниц.
И уже на берегу, придирчиво разглядывая в зеркальце ланкомовской пудреницы свою физиономию, Кристина сказала:
— После этого ты просто обязан найти черную собаку.
— Почему это обязан? — Латышев скосил на нее глаза.
— Потому что иначе я никогда тебе этой выходки не прощу.
— Да и не прощай! — он рассмеялся.
Латышев бы и дальше сидел на пляже, но вскоре к Кристине подошли ребята: Виталик и парень, с которым Латышев впервые столкнулся вчера на сейшене. Виталик Латышеву нравился — нормальный был человек, на других сверху вниз не смотрел, папашей своим никому в нос не тыкал. Да и не принято это было здесь, как с удивлением отметил Латышев.
А вот товарищ Виталика, Денис (или, как он себя называл, — Дэнис), изображал крутого не в меру. Он тоже про папашу своего помалкивал, но Латышеву уже кто-то шепнул, что отец Дэниса — директор мелкой швейной фабрики в Москве, а вовсе не партийный бонза, зато денег у него столько, что он может все «Айвазовское» купить, а не только достать путевку жене с сыном.
