И Караев отреагировал на «День седьмой»: это Инна читает ему Ветхий Завет.
«Я же помню его наизусть», — вспомнил он.
— «И благословил Бог седьмый день, и освятил его»- произносит он.
— Что? — склонились к нему белые очертания. — Что вы сказали, профессор?
А разве он что говорил? В башке — деревенская кузница. Мозг раскален докрасна. И по нему наотмашь молотом! Дышать нечем. И он снова сваливается в мглистое бездонье. В изнеможении барахтается в нем. А потом неведомая сила, подхватив, выносит его в коридор, по обеим сторонам которого до ломоты в глазах сверкают фонари. Это тоннель. И он в «мерседесе». Рядом с ним Диана. По сказочному пахнут ее волосы. Прохладные, длинные пальцы пробегают по лбу. Он млеет от их прикосновения и головой зарывается в ароматные кружева ее роскошного платья.
— Убийца ты мой, — щекочет губами она ухо.
К ним оборачивается шофер. Он с вывороченной челюстью. По щеке струйкой стекает один глаз. Другим, выскочившим, как суслик из норки, изумленно смотрит на елозающую по кружевам Дианиной груди Микину голову…
Мика узнает его. Это — Доди… Мика заглядывает в лицо Диане. Ну конечно же, это Инна. И он в восторге. И очень встревожен. Над ее зрачками, вместо привычных искорок, вьются, махая крылышками, два зеленых мотылька. Нет, не мотыльки, приглядевшись определяет он. То две зеленые мухи. Он брезгливо отгоняет их. И они улетают, держа в своих ворсистых лапках синие жемчужинки Инниных глаз…
Аль-Фаяд смеется. Он отпускает руль и не смотрит на дорогу. И «мерседес» врезается в стену. Он не слышит взрыва и не чувствует удара. Но фейерверк… Волшебный фейерверк с тенями аль-Фаяда, Дианы и Инны. Они держат Инну за руки и, ликуя, бегут вперед, в мрачное беспросветие…
«Туда нельзя!» — хочет крикнуть он и не может…
И все вдруг гаснет. И он один. Перед ним мерцает свет пасмурного дня. И он карабкается к нему…
Потом он видит перед собой Маккормака. Тот ему что-то обещает и успокаивает. Но то было в бреду…
Маккормак пришел к нему гораздо позже. На исходе второй недели. Раньше не мог. Ничего не получалось с аппаратом. Ведь он в физике был полным нулем, а тут, мать ее, сплошь электроника. Платы, терристоры… В общем, жуть. Ему первый раз в жизни пришлось взять в руки паяльник. И он прожег себе руку: не с того конца взялся…
И как бы ему ни хотелось, пришлось-таки обратиться за помощью к Кесслеру.
Дэнис отреагировал, как иллюзионист. Вечером того же дня в его распоряжение прибыла девушка-очкарик, больше похожая на подростка. На спину ей давил рюкзак, каким обычно пользуются любители походов на природу.
— Я Джилл Бери, — покраснев до ушей, представилась она. — Мне велено немедленно явиться к вам.
— Кто велел? — уставившись на девицу, спросил Маккормак.
— Не знаю, — захлопала ресницами Джилл. — Команда поступила из Вашингтона.
— Вы кто по специальности? — проворчал он.
— Инженер по электронному оборудованию.
— То что нужно, — все так же холодновато отметил он и, чуть помедлив, добавил:
— Когда можете приступить к работе?
— Если позволите, прямо сейчас, — округлив глазенки, она всем своим несуразным видом давала понять: «Вопрос дурацкий».
Маккормак пододвинул к ней чертежи с караевскими записями и указаниями. Но прежде чем дать команду приступать, счел необходимым предупредить:
— Девочка, — строго наказывал он, — все, что вы будете здесь собирать и делать, должны знать только вы и я. Никто другой. Никто!
— Окей, сэр! — живо согласилась Джилл.
Эта скоропалительная готовность показалась Маккормаку легкомысленной.
«Тоже мне, — пенял он про себя Кесслеру, — прислал бы сюда еще мальчонку из детсада»…
Девочка оказалась феноменальным экземпляром. Работала как заводная. Он даже не слышал ее голоса. Изредка, изучая очередной чертеж и водя по нему пальчиком, она восхищенно, самой себе, говорила: «Остроумное решение…» или «Великолепно!..» И лишь в самом конце, где-то дней через пять, она выдала несколько пространных фраз.
— Готово, сэр, — доложила она и тут же, посматривая со стороны на сотворенное ее хрупкими ручонками устройство, добавила:
— Конструкция прямо-таки не по-человечески гениальная. Ее функции, вероятно, связаны с пространственностью. Не так ли, сэр?
Эм предпочел отмолчаться. Когда начались испытания и она увидела все своими глазами, ее восторгу не было предела.
— Фантастика, сэр! — пищала она. — Фантастика!.. Поздравляю!
— Не меня надо поздравлять. Моего друга — профессора Караева. Он родитель этого чуда.
— А где он сам, сэр?
— Где? — раздумчиво протянул Маккормак. — В каземате КГБ.
От неожиданности Джилл плюхнулась на стул.
— Что он такое натворил?
— Не он натворил, а с ним сотворили. И ты, девочка, собрала этот прибор для того, чтобы мы смогли вызволить его оттуда…
После такой работы и успешных испытаний Маккормак разрешил ей называть себя Эмом. Потом он рассказал о своей идее, как увеличить поле действия прибора. Уловила она с ходу, а вот сделала не сразу. Помучилась девочка. Зато получилось то, что надо, и надежно. Радиус действия устройства с приставкой, какую Джилл по сути придумала сама (он это понимал), составлял 274 метра…
И пришла пора приступить к операции.
После первого сеанса «посещения» друга Маккормак вернулся в дурном расположении духа. Караева практически не лечили. Прикладывали на лоб грелку с холодной водой из морозильника и три раза в день давался верошпирон. Вот и все лечение. Медикаменты отсутствовали. Даже не было гемодиализа. И кормили два раза в день чем-то несъедобным.
— А что вы хотите, господин профессор? Во всех бакинских больницах такая картина. Это в столице, а представьте, что творится в сельских, — успокаивал его Ферти.
— Ни мне, ни тем более ему от этого не легче, — кипятился Маккормак.
— Ничего не поделаешь…
— Поделаешь, — упрямо и зло процедил он. — Я сам буду его лечить.
И он сделал это. Дело пошло на поправку. Через две недели они свободно общались между собой, хотя при враче Караев мастерски симулировал сильное недомогание. Едва шевелил губами и тяжко стонал, когда — будто по неосторожности — резко двигал челюстью.
— Подследственный, — докладывала врач Худиеву, — говорить в принципе может, но слишком сильны и ярко выражены остаточные явления черепно-мозговой травмы.
— В чем они проявляются? — полюбопытствовал следователь.
— Он не в состоянии сосредоточиться на теме разговора. Заговаривается. Ему чудятся голоса. И с ними, несуществующими, он ведет беседы. Главное — на английском языке. Не осознавая того, даже при нас. Сбивается с одной мысли на другую. Несет чушь. И у него, по всей видимости, нарушен вестибулярный аппарат. Стоять на ногах и держать голову ему трудновато.
