– Очень красиво, – похвалила я, отметив про себя, что она начала причесываться.
– Спасибо, – отозвалась Табита. – Представляешь, меня через две недели выпишут! Может, даже прическу позволят сделать. Доктор Уоррен считает, что мне больше идет рыжий, а не красный. Ты бы что выбрала?
Я пожала плечами:
– Мне прежний цвет больше нравится.
Она чуть улыбнулась, будто мой комплимент действительно многое для нее значит. Заметив что-то за моей спиной, Табита не сдержала широкой улыбки.
– Слоун, – сказала она.
– Что?
– Красавчик вернулся!
Я обернулась как ужаленная и увидела Релма в свежей лимонно-желтой пижаме. С моих губ сорвался легкий вздох – тело отпускало затаенный страх. Я кинулась к нему, а он раскрыл объятия.
– Ты в порядке, – шептала я ему на ухо, когда он подхватил меня и поднял – ноги болтались в воздухе. От него пахло мылом и стиральным порошком, и я была так счастлива, что не могла его отпустить.
– В порядке, – подтвердил Релм. Опустив меня на пол, он помахал Табите. Она хихикнула и отошла.
Релм разглядывал мое лицо. Он казался бледнее, чем раньше.
– Что тут было, пока меня не было? – спросил он, взяв меня за плечи и нежно массируя.
– Роджера уволили.
Релм улыбнулся и снова меня обнял.
– Я же обещал, он от тебя отвяжется. – Релм уткнулся подбородком мне в макушку. – Ты никому не говорила о том, что он тебе предлагал? – прошептал он.
– Нет.
– Правильно.
– Мальчишки отказались играть без тебя в карты, – сказала я, желая сменить тему. – По-моему, они по тебе скучают.
– А ты?
Хотя мы обнимались и я была очень рада видеть Релма, вопрос показался мне странным.
– Конечно, – ответила я правду. Отодвинувшись, я заметила повязку у него на суставах пальцев. Перехватив мой взгляд, Релм поднял руку.
– Порезал о его зубы, – пожаловался он. – Два шва наложили.
– Поверь мне, с ним медики возились дольше.
Релм, похоже, остался этим вполне удовлетворен, потому что здоровой рукой повел в комнату досуга.
Партия в карты была в самом разгаре. У нас с Релмом из угла губ торчали хлебные палочки, над столом то и дело раздавалось «жулик». Все смеялись.
– Не может у тебя быть червей, – кричал Шеп на Дерека. – Все черви у меня, полная коллекция «сердечек». Жулик!
«Бриллиантов ты от него не дождешься, максимум это сердечко». Я моргнула, услышав в подсознании чужой голос, и будто воочию увидела кольцо с пурпурным сердцем с блестками, которое я почему-то засунула в матрац. Чье это кольцо?
– Слоун! – Релм толкнул меня коленом. – Ты чего?
Я помотала головой, глядя на Релма невидящими глазами. Внутри меня возникла странная тяга – что-то резко дернуло в самом сердце. Я по кому-то тосковала, точно знаю, но не могла представить себе лица или образа. Словно фантомная боль после аппендицита, хотя кишку уже вырезали. Я не знаю, что потеряла и где была. Я спрашиваю себя и не знаю, был ли у меня раньше бойфренд. Может, я девственница? Меня превратили в незнакомку для меня самой.
При этой мысли защипало глаза. Я хотела остаться собой, но уже не знала, кто я. Закрыв лицо руками, я разревелась. Релм пододвинулся ко мне на стуле и обнял.
– Ничего себе, – услышала я нервный голос Шепа. – Что это с тобой, Слоун?
– Все в порядке, – быстро сказал Релм, поглаживая меня по руке, пока я рыдала ему в плечо.
– Что-то не бросается в глаза, – заметил Шеп.
Я почувствовала, что Релм напрягся, но он шумно вздохнул.
– Она просто соскучилась, да, красота моя? – шутливо сказал он. – Это же ужас что такое – целых три дня тут с вами сидеть!
Они фыркнули, но напряжение разрядилось.
– Пойдем, – сказал Релм, помогая мне встать. Мне было ужасно неловко перед Шепом и Дереком, поэтому я уткнулась Релму в рубашку. – На сегодня хватит.
– Ну черт бы все побрал! – не сдержался Дерек и звучно врезал картами по столу. Релм, не отвечая, вывел меня в коридор и повернул к своей палате. Слезы уже унялись, и я немного успокоилась, хотя ощущение опустошения не ослабевало.
– Зайдешь ко мне? – спросил он. Я кивнула. Релм, улыбнувшись, приоткрыл дверь и впустил меня внутрь.
Я сидела на стуле у кровати Релма, занятого вторым пасьянсом. Шел уже двенадцатый час, но никто не зашел и не погнал меня в мою палату. После возвращения Релма прошло три дня, и ночь за ночью мне разрешали оставаться с ним. Это странно, я не знала, радоваться или тревожится, но это, безусловно, лучше, чем быть одной.
– Почему к нам не заходят? – спросила я.
– Ну как же это? – простонал Релм и отложил карты. – Как он мог не сойтись? Я же сам с собой играю!
– Меня ни разу не отправили в палату. Почему?
Релм потянулся, задрав руки высоко над головой.
– Может, нас считают красивой парочкой.
– Я серьезно!
– А я устал, – он окинул меня взглядом темных глаз. – Полежим?
Я посмотрела на дверь, соображая, не вернуться ли к себе, но, коснувшись ногами пола, ощутила ледяной холод даже сквозь тапки и решила остаться.
– Ладно уж, – сказала я с деланой неохотой. Он вытаращил глаза и поднял одеяло, под которое я забралась. Релм обнял меня и вздохнул, когда я прижалась к нему. Так у нас повелось с самого возвращения: он позволял мне оставаться и лежать в его объятиях. Это было чудесно.
– Неплохо, а? – сказал он. – Есть вещи и похуже.
– Мы в Программе, – напомнила я. – Не хочу думать, что бывает хуже, чем здесь.
Релм откинул мне пряди назад и щекотно провел пальцами по шее. Затем повел рукой вдоль позвоночника – легкое, как перышко, прикосновение поверх пижамы – и обратно к затылку.
– Ситуация всегда может ухудшиться. – Он взял мою руку и поцеловал шрам на запястье.
Я с трудом проглотила слюну. Его жест был добрым, даже сексуальным. Релм положил ладонь мне на крестец и прижал к себе, целуя предплечье с нежной внутренней стороны.
– Я мог бы любить тебя, Слоун, – прошептал он. – Тебе не обязательно быть одной.
«Ты же кого-то любила», – сказал мне Роджер. Что он имел в виду? Это было до Программы?
Релм почти коснулся губами моего рта, но остановился, глядя мне в глаза, будто спрашивая разрешения. Его чувства были так ясны и несомненны. Не знаю, что чувствовала в этот момент, помимо привычного одиночества, но я подалась вперед и поцеловала его.
Губы Релма были мягкими, но незнакомыми. Теплыми, но не обжигающими. Ладони нерешительно остановились на его щеках. Он тронул мой язык своим, и я ощутила, что во мне нет страсти, возмущения или обиды. Я не чувствовала любви или отвращения. Мне было… грустно.
