Мне сказали, что все эти картины предложены на конкурс. В нем принимали участие и иностранцы, ибо здесь не было тех маленьких тиранов, что препятствовали в этом художникам, живущим за пределами данной местности. На год давалось четыре темы, дабы каждый художник имел время довести свою картину до совершенства. О лучшей из них вскоре с одобрением начинал говорить народ, а здесь внимательно прислушивались к его мнению, ибо глас народа — глас справедливости. Однако и другие картины получали свою долю похвал. Никто не отталкивал здесь учеников незаслуженной хулой. Прославленным мастерам неведома была та недостойная, низкая зависть, что вынудила Пуссена покинуть родину и погубила Лесюэра{197} на заре его дней. Им не свойственно была то губительное упорство, с которым в мои времена они требовали от своих учеников, чтобы оные им в точности подражали. Они не превращали в холодного копииста того, кто мог бы подняться весьма высоко, когда бы его предоставили самому себе и лишь направляли бы, давая отдельные советы. Словом, превосходство мастера не пригибало ученика к земле, рождая в нем неверие в собственные силы; ему не приходилось раболепствовать перед капризным учителем, которому вдобавок надобно было еще и льстить: талантливый ученик мог превзойти своего наставника, и тот первый стал бы гордиться его успехами.
Здесь существовало несколько академий, где учили рисованию, живописи, скульптуре, практической геометрии. Насколько в мое время сии искусства приносили вред, способствуя роскоши, высокомерию, продажности и разврату, настолько были они здесь полезны, ибо теперь служили одной добродетели и помогали придавать городу то величие, ту приятность, тот простой и благородный вкус, который какими-то неведомыми путями способствует возвышению душ горожан.
Двери этих академий не были закрыты для публики. Ученики работали там на виду у всех, каждый посетитель мог высказать свое суждение об их работах. Это отнюдь не мешало учителям, коим платилось за это жалованье, делать обход учащихся. Однако никто не назывался здесь учеником г-на такого-то, ибо каждый учился равно у всех. Так, искореняя всякого рода рабство, столь пагубное для таланта яркого и независимого, удалось наконец воспитать мастеров, которые искусством своим превзошли творения прошлого. Картины их были настолько совершенны и зрелы, что сохранившиеся полотна Рафаэля и Рубенса вызывали еще интерес лишь у нескольких любителей старины, которые по самой природе своей — люди одержимые и упрямые.
Нет надобности говорить, что все искусства, все ремесла здесь были одинаково свободны, не то что в жестокий век, век тирании и глупости, когда на промыслы накладывались оковы и от человека, стремившегося работать, требовали денежного взноса, вместо того чтобы платить ему. Все эти нелепые маленькие корпорации, сосредоточивая вместе людей, лишь разжигали их страсти; зависимость рождала меж ними нескончаемые распри, и сотоварищи неизбежно становились врагами. Так в тюрьмах люди, скованные одной цепью, заражают друг друга своей яростью и своими пороками; желая ослабить их стремление к выгоде, это стремление лишь больше подстегивали, то есть делали как раз обратное тому, чего должно было бы добиваться разумное законодательство. Эти стеснительные узы, не позволявшие человеку следовать своему таланту, являлись источником великого множества беспорядков. Отсюда рождались праздность и плутовство. Бедняк в сущности бессилен был выйти из своего жалкого состояния, властная рука всюду преграждала ему путь, и одно лишь золото уничтожало все преграды и открывало людям все двери. Дабы легче было взыскивать подати, государь уничтожил наисвятейшую из свобод, задушив все, что было двигателем мастерства и предприимчивости.
У этого же народа, постигшего основные понятия о правах своих, каждый избирал себе поприще согласно своим вкусам, что всегда является верным залогом успеха. Те, кто не проявлял никакого тяготения к изящным искусствам, посвящали себя более простым занятиям. Ибо посредственность не допускалась здесь ни в чем, что имело отношение к созиданию. Казалось, слава всей нации заключена была в этих талантах, что возвышают не только человека, но и государства.
Глава тридцать третья
СИМВОЛИЧЕСКИЕ КАРТИНЫ
Я вошел в особую залу, где собраны были изображения минувших веков. Каждому столетию придано было свойственное ему обличье, те особые черты, коим одно отличается от другого. Века невежества{198} представлены были фигурами, одетыми в мрачные, черные одежды. Человек с угрюмым злобным взглядом держал в руке пылающий факел, сзади виднелся костер, а вкруг него священники в полном облачении, обрекающие на сожжение несчастных с завязанными глазами.
Далее изображен был некий неистовый изувер; ничем не примечательный, кроме страстного своего воображения, он воспламенял не менее горячие умы своих сограждан и, горячо проповедуя именем господа, увлекал за собой толпы людей,{199} кои, подобно послушному стаду, устремлялись ему вослед. Думая, что слышат глас божий, покинув свои троны, бросив опустевшие свои государства, бежали в бескрайние пустыни короли, неся гибель самим себе, своим государствам, своим подданным. В глубине картины изображен был фанатизм в виде чудовищного исполина. Размахивая смертоносным факелом, шагал он по головам людей. Ноги сего чудовища упирались с двух сторон в земной шар, рука его, вздымающая ввысь пальму мученичества, достигала самых облаков.
Тот, что изображен был далее, был менее неистов, более склонен к созерцанию; весь во власти таинственного, погруженный в поиски соответствий, он был устремлен в область чудесного. По-прежнему окруженный загадками бытия, он старался еще более сгустить вкруг себя мрак неведения. Были тут и круги Платона,{200} и числа пифагорейцев,{201} и стихи сивилл,{202} и формулы колдовских заклинаний, и все те чародейства, то гениальные, то нелепые, до коих додумался человеческий ум.
Далее представлен был человек с астролябией{203} в руках; сосредоточенно глядя в календарь, он старался вычислить счастливые и несчастливые дни. Мрачно и озабоченно было вытянутое его лицо; совпадение двух звезд заставляло его бледнеть от страха: для него не существовало настоящего, будущее внушало ему ужас. Астрология{204} — таков был его символ веры; сия смехотворная наука, сей призрак казалось ему неколебимым столпом.
А этот весь был закован в железо — медная каска прикрывала его лицо. Затянутый в кольчугу, вооруженный длинным копьем, он жаждал одних лишь поединков. У людей, живших в тот век, души были тверже стали, в которую закованы были их тела. Все решалось оружием, с его помощью устанавливались права, символы веры, справедливость, истина. В глубине картины виднелось огороженное место, а на нем — судьи и герольды, поднимающие с земли побежденного на поединке и тем самым — виновного.{205}
