«Я так слышу тебя. Как будто ты сейчас рядом, со мной. Я лежу сейчас под пуховым одеялом, представляешь. Как хорошо мечтать, что ты тоже под ним». «Да», я улыбнулся. «И вместе смотреть что-то по телевизору. Что-то хорошее. Светлое». «Люблю тебя», доносится ее голос. «А тот лист, он еще с тобой»? «Да. Он со мной». «Я боялся, что ты выкинула его. «Нет, он хранит лето между страниц книги. Ну ладно, пока Лась, звони мне». «Пока». «Пока». Щелчок разъединения, гудки в трубке, и состояние разломанности в теле, состояние, когда мне казалось, что я рассечен на тысячу кусков, якобы исчезнувшее во время разговора, вновь появилось во мне.
Я потянулся и направился на кухню, покурил, потом позвонил Максу. Выслушав его брань, я договорился прийти к нему на работу через пару часов. Пока же надо привести в порядок одежду. Засунув в стиралку джинсы, я поставил таймер и принялся гладить майку с белыми надписями. Чуть сбрызнув на ткань, я стал водить раскаленной подошвой по майке. Вода с шипением испарялась и, превращаясь в пар, разлеталась по комнате. Вот глажка закончена, идеально ровная поверхность. Надеваю на тело горячий черный цвет. Джинсы вытаскиваю из стиралки и тоже глажу. Натягиваю их, еще полусырые. Кеды, туго зашнуровываю. Причесон, зализываюсь прозрачным, спермоподобным гелем. Улыбаюсь своему отражению в зеркале. «Какой я красавчик! Ну, разве я не бог»? И самодовольно искривив физиономию, выхожу из дома...
На улице продолжает накрапывать дождь. Толстые струи вмиг сметают с меня самодовольное настроение, а проезжающая мимо машина, добавляет к образу мокрой курицы ведро грязной воды. Поделом. Дождь стучит по алюминиевым крышам, дождь гремит по жестянкам труб, дождь шуршит по увядающей траве...Дождь смеется. Такие разные звуки! Промокло все, и я и мир, мы с ним как два бездомных пса, уныло повесивших свои носы среди бесприютной вселенной, где нам никто не рад.
Я иду, я спешу, я жую жевачку марки «Здоровый пес». Белый липкий комок застревает между зубов, попадает в черные дырки, пробуренные веселым кариесом, и опять возвращается на изжеванный никотином желтый язык. Тьфу, какая гадость! И как это все жуют? Резинка летит в лужу и тут же мнется под каблучком проходящей дамы. Я долго смотрю, как сверкает она на черной коже, взлетая то вверх то вниз. Исчезает, вместе с дамой. Я ощущаю продолжение тупой боли в сердце, это как маленький раскаленный перочинный ножик, который судьба изредка поворачивает во мне. Влево. Вправо. Как ей угодно! Сволочь! Или ‘nj табак уже совсем извратил чувствительность?
Мне начинает казаться, что я опутан сотней тонких и крепких кожаных лент, стесняющих движения и мешающих дышать. Задыхаюсь, останавливаюсь и смотрю на небо. На нем в шахматном порядке разбросаны маленькие сиреневого цвета сварочные пластинки. Из них в город опускаются колонны такого же цвета. Это придает городу вид средневекового собора, монастыря или католической кирхи. Вокруг капителей колонн клубятся черные тучи, воронье с мерзким криком пикирует вверх и опускается вниз. Дождь усиливается с каждой минутой, а кожаные ленты во мне еще сильнее сжимаются. В воздухе предчувствие смерти, конца, тоска съедает сердце и душу и вслед движению черных лент нож совершает новый оборот....
«Аллилуйя», смеюсь я. «Когда ты придешь ко мне, муза смерти? Я тебя заждался»? Уже никуда не хочется идти, прислонившись к коричневой коре дерева, я безучастно наблюдаю, как темная лужа растет у моих ног. Кажется, еще чуть и вода затопит весь мир, всю планету и самое странное, что я хочу этого. Рваная кожа дерева за спиной еле слышно дышит в тихом, спокойном ритме и это успокаивает и меня, но...Хлоп...Кто-то дернул за невидимую ниточку, одна из заслонок отодвинулась, и самая крайняя из колонн окрасилась в золотой цвет. Я улыбнулся и пошел дальше.
Хлоп, дернули опять, и новая колонна стала золотой. Хлоп, хлоп, хлоп. Отодвинулось сразу десять заслонок, из них выглянуло солнце..Хлоп..Хлоп..Готический собор исчезал, растворялся, на глазах превращался… В золотую сказку Амальгамбры, в сверкающий небесный дворец Колдовских Шейхов. Лес золотых колонн чуть покачивался, изгибался, вокруг подножий сияющих исполинов кружились листья, птицы, люди, весь город кружился вокруг них. Я сам с веселым смехом поддался радости вновь воцарившегося солнца. Что-то зазвенело в небесах, стеклышки оконец, сквозь которые в мир попадали золотые колонны, рассыпались и свет стал еще ярче. Я больше не смерть, я больше не тоска, я больше не осень. Я снова весна! Черные ленты прочь, боль прочь, я устал от тебя, мне иногда нужна передышка!
Отверстия в небесах растут, колонны все толще, а я тоже расту над этим миром, я сам мир, я черепичные крыши немецких домиков, я полуразрушенные каминные трубы на этих домиках, я сам воздух, пьянящий воздух наступившей на миг весны! И я верчусь в танце радости, обнимаю весь мир, который я и который не я! Я и чайка в небе, я и грязный кирпич на дороге. Я, я, я...Одиноко? А может уже мы? Дождя уже нет давно, ничего от осени, ничего от разрушения. Я возрождаюсь, я вырастаю как исполин, и, взмывая в небо, разрушаю остатки темных туч, колонны с грохотом рушатся, и мир заполняют оттенки желтого цвета, все оттенки, какие только есть на свете.
Но довольные важные вороны говорят мне с каминных труб. Карр! «Карр», передразниваю я. Пошли вы к черту вороны! И ветер с моего разрешения дает им под зад, отчего они с жалобным криком летят вниз и разбиваются об потрескавшийся асфальт. Клочья мяса, запекшаяся кровь и грязные перья. Поделом вам, вороны! Я опять самодоволен, ведь так классно быть весной, когда есть надежда! Залетаю в парк и смотрю, как утки лениво чистят свои темно-изумрудные перья.
Вместе с весной в Город пришла тишина, и даже зеленоватая тина пруда не шевелится. Ветра нет. Сажусь на скамейку и смотрю на разломы, трещины в иссохшем дереве под собой. Краска когда-то была зеленой, но почти совсем облезла, только слабые еле заметные пятна остались на потемневшей поверхности. Больше всего краски как-раз притаилось в трещинах и это дает Сердцу так много смысла. Одна из них тянется через всю скамейку и заканчивается как раз около безвольно брошенной на дерево руки. Ласкаю ее, ощущая под пальцами прохладную влагу, еще до конца не впитавшуюся. Рядом со мной садится воробей, секунду-другую смотрит на меня, поворачивает голову набок, что-то весело чирикает. Наверно он хочет, чтобы я его покормил? «Извини малыш, ничего нет», говорю я. Воробей хмурится, но тут же снова щебечет. Раз, и прыгает на мое плечо.
Осторожно дотрагиваюсь до его серой шерстки и как ни странно, он не боится. «Чирик. Чирик». Мелодия под ухом, я улыбаюсь. Воробей срывается с плеча и прячется среди нависшей надо мной разноцветной листвы. Вот он задумчиво трогает темно-бордовый лист, пытаясь видимо пробить в нем дырку. Наконец ему это удается, и сквозь рваное отверстие я вижу его хитрый глаз. Закрываю глаза и ощущаю весну. Я уже писал, что ее запах пьянит как вино? Он такой свежий и чистый, утренний. Почти неуловимый. Все остальное тоже пахнет по особенному, когда весна. Скамейка распространяет вокруг себя сыроватый лесной дух. Запах соснового бора. О воображение!! Каша из листьев под ногами, запах разложения. Но это радует меня!
