Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

— Приглашение на свадьбу.

— Да, но…

— Бери, бери, хорошая бумага. Так что завтра с чистой совестью и отправимся. Вот только… — Сергеев замялся. — Ты бы не мог взять билеты? Понимаешь, у меня времени в обрез. А?

— Ну ты черт. Хорошо, возьму, возьму, — согласился хозяин и вдруг засмеялся. До того громко, что прибежала жена и, не зная, что подумать, улыбнулась мелкими белоснежными зубками. — Так вот почему, ха-ха, — сквозь смех говорил Константин, — так вот почему ты прорву продуктов закупил!

Гость, вначале обомлевший от внезапного смеха, теперь утвердительно закивал головой и тоже засмеялся.

— Ну, а ты что думал, Константин? Ты что думал, хе-хе, ты думал, я к ответному термоядерному удару готовлюсь? Хе-хе.

Сергеев настолько удовлетворился развязкой вечера, настолько был сыт и весел, что наговорил кучу комплиментов хозяйке и даже поцеловал ее пахнущую пряностями руку.

Думал ли он, целуя ее руку, что сам является причиной смерти ее отца? Конечно. Он думал об этом весь вечер. Потому весь вечер ждал разговора о доценте Бальтазарове. Неужели дочь может настолько не любить своего отца? Наверное, может. Наверное поэтому теперь так любит своего красавца мужа. А он, кажется, неплохой парень, да еще и с пистолетом. Да, да, пистолет это то, чего нам не хватает. Парочка выстрелов вместо салюта. Фейерверк. Ведь никто не догадается захватить даже ракетницу. Конечно, он о чем-то догадался, но у него не хватает духу признаться себе в своей догадке. Нет, настоящая смелость в том, чтобы не побояться подумать, подумать так, как не думал до тебя никто, поверить в то, над чем могут спокойно засмеяться пять миллиардов человек, поверить в то, что не только не подчиняется обычному здравому смыслу, но наоборот, вопиюще ему противоречит.

Здесь ход мыслей Сергеева окончательно теряется. Но не потому, что он перестал думать. Вовсе нет. Он не мог не думать, не умел. Кстати, многие непрерывно думающие считают это безусловным свойством любого человека. Еще классики утверждали, что существуют, пока размышляют. И все же бывают люди, которые могут часами, днями, да что там — месяцами не думать. Слава богу, Сергеев не был таким человеком. Не был таким человеком и Илья Ильич Пригожин.

— Мир состоит из двух типов людей, — говорил Илья Ильич Соне, когда они возвращались домой с переговорного пункта, — живых и мертвых. Это несправедливо, Соня, более того, это не разумно. Здесь, Соня, природа совершила недопустимую оплошность. Разве можно так безоглядно разбазаривать интеллектуальный потенциал Вселенной. Что это такое за время эксплуатации — пятьдесят лет, ну ладно, ну пусть шестьдесят-семьдесят, это же — тьфу по сравнению с возрастом Вселенной. Нет, тут определенная неточность и мы должны ее исправить. Мы, я имею в виду носители интеллекта. И не важно, кто первый придумает способ вечной жизни — мы, земляне, или какие-нибудь марсиане. Совершенно не важно. Я уверен, они, Илья Ильич показал пальцем наверх, где проплывали низкие серые облака, поделятся с нами своими секретами, точно так же как и мы поделимся своими. Нужно только их найти. Невыносимо жить и знать, что где-то осуществилась извечная мечта человечества, а мы из-за своей отсталости и косности не можем воспользоваться плодами технологического прогресса.

Соня молча слушала отца и думала: невыносимо ходить, дышать, разговаривать, когда Евгений томится там, в подвале государственного дома. Она знала, что он там сидит, ей сказала секретарша управления, бывшая одноклассница. Соня уже несколько раз проходила мимо заветного окна, зарешеченного, едва выглядывавшего из-под земли. Но там внутри было темно и она не могла понять, видит ее Евгений или нет. Разговор с Южным, правда, немного успокоил ее. Отец-то вообще перестал даже думать и предполагать что-либо плохое и теперь предавался размышлению над более животрепещущими вопросами.

— Тут, правда, возникает целый ряд проблем, — заинтересованно продолжал Илья Ильич. — Вот, например, идея равенства и братства. Она же в современном виде никуда не годится. Мы же провозгласили равенство только поперек времени, а вдоль времени? Соня, как же вдоль-то времени?

— Что ты имеешь в виду? — с трудом сохраняя самообладание, отреагировала Соня.

— Ну как же, мертвые — они же тоже требуют справедливости, они тоже имеют право голоса, а то что же это за демократия: собирается кучка людей, единственная заслуга которых состоит в том, что они живы одновременно в настоящий момент, и начинают голосованием судить да рядить. А спросить-то, есть ли кворум, и некому. Потому что не думаем об умерших, считаем их людьми как бы второго сорта, а ведь это несправедливо. Вдруг у них другое мнение? Не интересуемся, только для себя признаем право голоса. От этого каждое новое поколение своих предшественников и ниспровергает, оттого каждый раз все сначала приходится лепить и строить. А где гарантии? Есть одна гарантия — демократия вдоль времени.

— Это уже не демократия, а какая-то трупократия получается, втянулась Соня в разговор.

— Именно трупократия, именно, но зато справедливо, черт возьми! Ведь и мы не вечны, Соня, ведь и нас оживлять начнут со временем, и наш голос в далеком будущем пригодится. Я вот что для начала предполагаю, для прокатки, так сказать, новых форм народовластия. Нужно провести референдум по какому-нибудь важному вопросу, но не обычный референдум, а справедливый, ну хотя бы отчасти. К примеру, поставить какой-нибудь вопрос на голосование сейчас, а голосовать лет триста. Да, да, не меньше, чтобы статистику разных поколений набрать. Вот тогда и выяснится справедливое решение вопроса.

— Какой же такой вопрос можно триста лет решать? — негодовала Соня.

— Ну, как какой, — замялся отец, — как какой…

— Да, какой? — усмехнулась Соня.

— Да не важно, Соня, что ты к мелочам придираешься. Вопросы, они всегда найдутся, и потом, это же эксперимент. Ведь когда всех оживят, совсем другое дело будет, просто нам нужно к этому времени подготовиться, проанализировать, узнать наконец общественное мнение у отживших поколений.

Так за разговорами они незаметно вышли на берег реки Темной. Зима все никак не наступала. Высыпанный из серых туч снежный покров тут же сходил на нет в результате очередного потепления. Температура приземного слоя вопреки орбитальному движению Земли, кажется, не собиралась дальше уменьшаться, а наоборот, как будто в полусне блуждала вокруг точки замерзания воды. Вот и теперь берега Темной были покрыты рваными белыми лоскутами вчерашнего снега, а сама Темная, казалось, вообще ничего не хочет знать о фазовых превращениях жидкого вещества.