— Стой, какой чай, что дальше было?..
— Никита бросился на него. С кулачками. Кроха шестилетняя, защитник мамкин. — Она улыбнулась и тут же прикрыла нижнюю половину лица рукой, чтобы не зареветь. — Он ведь его почти побил, мой мальчишка… Тот даже руками стал закрываться, а Ника лупил его наотмашь, а я стояла, как дура… Потом они все на него набросились. Толпой били. Саша, объясни мне, это же наши дети, не инопланетяне какие-нибудь, они же с нами жили, день за днем, откуда в них это, как они могут малыша ногами…
— Успокойся, Глаша, успокойся!
Она замолчала. Не стала плакать. Слеза прокатилась по ее щеке, как собравшаяся из мелких одна крупная капля по стеклу, во время дождя.
— Меня как… перемкнуло. Помню как пятно, как не со мной. Накинулась на них и стала бить, скотов… Вот у меня видок был! Из подъезда Муртаза выбежал, консьерж, помог. Надо ему денег дать или вещи какие-нибудь… Кое-как Никиту домой на руках донесла. Думала, убили…
Теперь она всхлипнула и стала говорить дальше высоким голосом, растягивая слова и плача, не заканчивая предложение, а переходя на следующее и его тоже бросая на середине:
— Обтерла его, как могла, вроде дышит. Вырвало его. Стала звонить, но не едет никто, понимаешь? Слава богу, участковая, хорошая тетка попалась, по телефону меня… Сказала, на сотрясение похоже… Опять, в аптеку не пойдешь, что дома было…
— А где твой… — Саша с трудом удержался от мата, поймав его на самом краешке губ, — долбаный муженек? Где Сергей? Отсиживается по своим… деревням?!..
— Не ори, — спокойно попросила Глаша, посмотрев на него так, словно впервые увидела, — ребенка разбудишь. А Сережа там, где и ты был. Не здесь. У вас, мужиков, всегда свои дела, важнее.
Потом пили кофе, курили. С ним она много курила, и вообще, становилась другой, не такой, как с Сергеем.
Он посмотрел Никиту. Ниже шеи тело мальчика было в синяках и кровоподтеках. Лицо или прикрыл, или по нему меньше попали.
— Ангел мой, — тихо, в платок прошептала Глаша.
Холодильник был полупустым. Порывшись в шкафах, Сашка нашел пачку спагетти, банку томатного соуса, чеснок и затвердевший кусок сыра. Он сварил макароны, посыпал их тертым сыром, достал из морозильника початую бутылку водки. Это он научил Сергея так пить, и Крайнев всегда держал там водку на случай, если Сашка заглянет.
Глашу развезло после третьей рюмки. До этого еще опилась валокордином, так что легло на старые дрожжи. Саша уложил ее на диван в гостиной, сунул под голову подушку, укрыл пледом. Он хотел поговорить, но сейчас было не время. Помял ступни, ее всегда это расслабляло, и он знал, куда жать, чтобы ей нравилось.
Проснулся Никита. Сашка покормил его. Мальчик чувствовал себя лучше, его больше не тошнило, но голова кружилась при малейшем движении. Они поболтали.
— Мы здесь задержались, — сказал мальчик.
— Здесь — где?
— В городе. Давно пора было к папе ехать.
Сашку передернуло от ревности. Может, сказать? Нет, не время, не сейчас.
— А мама хочет? Уехать?
— Да. Все время говорит.
Поев, Никита заклевал носом и опять задремал. Саша ушел в гостиную, сел на пушистый серый ковер, покрывавший комнату от стены до стены, и стал смотреть на спящую Глашу.
Неужели обманула? Какая же загадка управляет душой этой женщины, что даже за одиннадцать лет изматывающей, исступленной любви он не смог разгадать ее?
Не стал долго разглядывать Глашу — это казалось чем-то не очень чистым, чем-то исподтишка, будто он каким-то образом использовал ее беззащитность.
Пошел на кухню и выпил еще водки, понимая, что любовь проявляется острее не в момент физической близости, не в сексе и сплетении пальцев, не в стихах и балладах. Высшую любовь познаешь, охраняя сон своей женщины и ребенка.
К вечеру проснулись. Глаша чувствовала себя разбитой, и Сашка с трудом уговорил ее выпить пятьдесят граммов. Никита выклянчил у матери мультик. Она сдалась, решила побаловать, хоть и понимала, что нельзя ему сейчас. Сашка принес в детскую плеер, подсоединил к маленькому телевизору, и они втроем посмотрели «Тачки» и всего «Винни-Пуха». Вот от этого я бежал все эти годы, думал Сашка. И неужели случайный пьяный трах и гудящая с похмелья голова лучше того, чтобы сидеть с семьей, обнимая жену и сына, и смотреть мультики? Какой же ты дурак, Саша.
Никита долго не мог уснуть, выспался днем. Пока Глаша его укладывала, Сашка смотрел новости. Говорили, что все хорошо, но нельзя выходить на улицу. В Европе слажали только итальянцы, у них все вышло из-под контроля. Немцы были молодцы. Французы называли задержанных интернированными. Их лагеря были похожи на дешевые гостиницы, в каких Сашка жил студентом, путешествуя по миру с двумя сотнями баксов.
Показали репортаж из Африки. В Судане воевали племена. Вожди были убеждены, что богов можно остановить жертвенной кровью, и пленников с врагами вырезали всех.
Если бы богов можно было так умилостивить, думал Сашка!
Водка кончилась. В баре он нашел ликер и пил его из бутылки, не разбавляя. А, может, правы суданцы? Может, бог — алкаш? Только бухает не что-нибудь, а кровь, проливаемую в его имя? Все его существование всегда сопровождалось кровью, единственной причиной которой был он и его учение. Шесть тысяч лет он держался, бухал по две стопочки в столетие, иногда срывался, уходя в загул, как с тридцать девятого по сорок пятый. После Хиросимы подвязал, не больше пары пива, а сейчас его прорвало. Выдернуты зашитые торпеды, снята психологическая блокада, нет рядом ворчащей жены — и он хлещет кровь тоннами, и не может остановиться, пока не отключится и не грохнется на пол в своих небесных сферах.
— Поехали ко мне. Оставим ему записку.
Она молчала.
— Мы же собирались это сделать. Когда он там освоится. Ты говорила, ваш разрыв — дело решенное, и так будет легче, если сначала вы месяц-другой поживете отдельно. Для этого ты и согласилась с ним ехать. Помнишь, мы обо всем этом говорили?
Она опять молчала, и Сашка стал понимать, она ждет, чтобы он сам подошел к очевидному и озвучил его.
— Старая песня? Ты меня обманывала, не его? Правда, ехать собралась? Родинка, мы проходили уже! Не раз, не два. Помнишь, как после свадьбы ко мне прибежала? Мы — семья, я, ты, Никита, он ширма. Как бы мы ни разбегались, нам все равно вместе быть!
— Саша, говори тише. Я Никиту еле уложила.
Он замолчал.
— Я буду с Сергеем, я решила.
— А я все скажу, я не могу больше. Думаешь, он простит?
— Буду просить. А выгонит — к тебе не пойду. Хватит. Это болезнь, никакая не любовь.
Она пошла в комнату, примирительно коснувшись его плеча.
