Я уткнулась лицом ему в грудь.
– Со мной опять что-то сделали, – сказала я. На мгновение Релм окаменел, но тут же обнял меня и принялся гладить по волосам.
– В смысле?
– Я не помню вчерашний день. Вообще не помню! Меня никогда не оставят в покое, – говорила я. По щекам текли слезы, пропитывая его рубашку.
– Слоун, ты вчера заболела. Почему ты решила, что с тобой что-то сделали?
– Знаю, и все. – Я обхватила Релма руками, не обращая внимания, что его приятели громко советовали нам найти свободную палату, а медсестры смотрят. Никто, однако, не потребовал, чтобы мы отошли друг от друга. Релм вытирал мне слезы большими пальцами.
– Хочешь погулять? – спросил он, чуть улыбнувшись. – Мне сказали, ты заслужила посидеть в саду.
– Чем?
– Хорошим поведением, – улыбнулся он. – Шучу. Тебя скоро выписывают. В таких случаях всем разрешают выходить на улицу.
– Но не тебе.
Релм отвел взгляд.
– Подожди, – сказала я. – Ты мог выходить на улицу все это время?
Он кивнул. Я фыркнула.
– Так почему не выходил? – спросила я. – Надо дышать свежим воздухом, а не сидеть здесь как привязанному.
– Тебя ждал, – пожал он плечами.
Улыбка раздвинула мои губы – я решила, что Релм просто прелесть. Как он заботится обо мне!
– Дурак, – сказала я. – Но за это я тебя и люблю.
Перспектива увидеть солнечный свет наполнила меня такой надеждой, что я побежала в палату переодеться в чистую пижаму. Я иду гулять!
– Как красиво! – восхитилась я, когда мы шли вдоль длинных клумб с цветами. Гравий поскрипывал под кроссовками. На солнце черные волосы Релма резко контрастировали с бледной кожей. Пожалуй, ему больше пошло бы быть блондином.
– Возьмемся за руки? – предложил он.
– Предпочитаю свободу, – рассеянно ответила я, разглядывая большую лужайку и соображая, можно ли отсюда удрать. Однако сразу за деревьями начинался высокий железный забор.
На ходу Релм швырял камушки носком кроссовка. Вид у него был подавленный.
– Что случилось? – спросила я.
Он вздрогнул и посмотрел на меня:
– Ничего. Вот думаю о том, что буду делать после выписки.
– Уже скоро.
Он кивнул:
– Ага. – Он остановился посреди дорожки и повернулся ко мне. – А ты что будешь делать, выйдя отсюда? Кого тебе первого захочется увидеть? – Релм улыбнулся своей замечательной улыбкой, при виде которой я чувствовала, что у нас общие секреты. На улице она отчего-то казалась не столь заразительной.
Я не знала, что отвечать. При мысли о доме вспоминались только родители. Выскакивали в памяти случайные лица, но это были одноклассники, а не друзья. Меня снова охватило одиночество, ноги подкосились. Релм схватил меня за локоть и удержал.
– Ты чего? – спросил он. – Что-нибудь вспомнила?
– Нет, – прошептала я. – В этом и проблема. Я уже ничего не помню.
Релм встретился со мной взглядом.
– А меня помнишь?
– Конечно. Но и тебя могут забрать из моей памяти.
– Не заберут.
Он опустил голову. Волосы он явно красил, и слишком темной краской. Опять фальшь.
– Откуда тебе знать? – спросила я.
У Релма в горле что-то пискнуло, но он тут же поднял взгляд и улыбнулся:
– Меня невозможно забыть, я слишком классный.
Я принужденно засмеялась. Шутка не разрядила напряжения. Мне не нравилось, как выглядит Релм при солнечном свете. И вокруг все слишком резкое и четкое… Я повернулась и пошла ко входу в больницу.
– Мне хочется вернуться, – пояснила я. Релм, удивленный, нагнал меня бегом.
– Слоун, – осторожно начал он, – ты на меня сердишься?
Я наморщила лоб:
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Я тебе будто разонравился…
Я подумала тогда взять его за руку, но не взяла, продолжая шагать в прежнем темпе. Релм немного отстал. Я не знала, как объяснить, что при свете дня он выглядит не так, как я ожидала. Сегодня все казалось иным – и Релм, и остальное. Отчего-то мне отчаянно, до боли хотелось домой. Я перехитрю Программу. Я отсюда вырвусь.
За ленчем Релм буквально не отходил от меня ни на шаг. Под резким светом флуоресцентных ламп он выглядел привычнее, но я чувствовала – что-то не так. Всякий раз, как он касался моего локтя или пытался взять за руку, я отодвигалась. Он больше не спрашивал о моих чувствах, но я читала вопрос в его глазах.
Я решила подольше постоять под душем. Медсестры разрешили, правда, одна из них вошла со мной в ванную. Должно быть, я простояла под душем минут тридцать: кожа на пальцах сморщилась, от горячей воды разморило. Сегодня все казалось неправильным – и новая свобода, и изменившиеся ощущения. Я едва не пропустила обед, но проголодалась и сошла в столовую.
В последний момент я решила сесть с Табитой, игнорируя Релма, который ждал за своим столом. Я не могла разобраться, почему упорно сторонюсь единственного настоящего друга.
– Вы с Релмом того, расстались, что ли? – спросила Табита, втыкая вилку в мягкий, отбитый стейк. Волосы у нее были черные и блестящие, длинные красные пряди исчезли. Она выглядела совсем иначе, но казалась здоровее. Даже кратковременная память, похоже, восстанавливалась.
– Мы и не гуляли, – отозвалась я, не поднимая взгляда.
– Ну да, конечно. Он ходил за тобой как щенок, а ты совсем не возражала. – Табита улыбнулась. – Можно тогда я за ним приударю?
Под ложечкой у меня свело – от ревности или неясного беспокойства, я не могла сказать.
– Валяй, но он уходит меньше чем через неделю. Короткий будет роман.
– О, мне нужен только секс.
Я засмеялась и подняла взгляд. Табита лукаво улыбнулась:
– Я знала, что это привлечет твое внимание.
– Надеюсь, ты шутишь. – Я отправила в рот стручок зеленой фасоли. Табита завлекательно хлопала ресницами, а когда Релм отвернулся, принялась строить умильные рожицы ему в спину. В ней было что-то искреннее, и я почувствовала к Табите симпатию. – Слушай, хочешь с нами в карты сыграть?
Табита просияла:
– Серьезно? Зовешь в крутую компанию? – Несмотря на деланый сарказм, было видно, что она очень рада приглашению.
– Отныне ты член клуба, – сказала я, и мы торжественно чокнулись картонными стаканчиками с молоком.
– Слоун жулик, – сказал Релм, сидевший напротив.
Я улыбнулась:
– Неправда.
– Покажи, – недоверчиво прищурился Релм. Я посмотрела на смеющуюся Табиту, прикрывавшую рот ладошкой, на Шепа и Дерека, кричавших, чтобы я показала карты, вытаращила глаза и выложила карты на стол.
