— Он мужик, — ответил Сергей, — это в двух словах. Ты не руководитель.
— Я собственник!
— Миша, — начал закипать Сергей, — ты же толком с узбеками поговорить не можешь, ты бестолковый, в хорошем смысле…
— Та ладно, Сергей, не надо. Все нормально. — Игнат протянул Винеру связку с ключами. — Пусть Миша старшим, ничего страшного.
Теперь он кивнул Сергею, успокоить. Миша заметил. Машина Сергея отъехала, и он зло уставился на Игната:
— Только не надо одолжений делать! «Пусть Миша»…
Заковылял к лагерю, Карлович, после небольшой задержки, за ним, неловко улыбнувшись Оле и Игнату.
Руководил Миша плохо. Считал: раз наделен властью, надо ее постоянно осуществлять. Как нарочно, после двух месяцев работ по восстановлению и в огородах, наступило затишье. Пополов с утра, Игнат уходил рыбачить, прихватывая Ольгу или Карловича. Предлагал Мише — тот отказался, не отрываясь от бумаг с планами строений. Изучал их озабоченно, в очках и покусывая ноготь, словно решая задачу, недоступную другим.
Потом стал выдумывать работу. Любую попытку переубедить расценивал как покушение на лидерство, кричал, дулся, ожидая извинений, потом прощал всех и хлопал в ладоши, призывая вернуться к работе, показывая, насколько он выше мелочей.
Колонисты чистили корпуса; составляли опись медицинского оборудования в терапии, рубили деревья, чтобы открыть вид на реку, подчиняясь некомпетентным и глупым указаниям Винера. Проще было сделать ненужное, чем идти на конфликт.
Сам Винер не касался инструмента. Он полюбил ходить повсюду с бумагами, раскладными схемами и смотрел в них каждые пять минут, озабоченно качая головой.
Однажды, проснувшись раньше всех, Игнат решил порыбачить. Собрал удочки, соорудил завтрак, оставил Ольге записку. Через два часа к реке приковылял красный от волнения Винер и устроил истерику — он должен знать, где его люди, и каждый обязан спрашивать разрешения, прежде чем уйти по своим делам, когда остальные, вообще-то, работают!
Теперь приходилось отпрашиваться. Миша не мог просто кивнуть — уточнял, куда идут, когда вернутся, так ли необходимо, нельзя ли в другой раз. Мелкие проволочки выпячивали его благородство, когда он разрешал отлучиться.
Карлович стал тенью Винера. Он таскался за Мишей следом, а когда Миша был занят (он всегда был занят), ходил к Оле и Игнату с указаниями. Казалось, его радует такой поворот событий.
Миша велел построить навес и поставить под ним два стола. Это был его командный пункт, здесь он сидел часами, весь в схемах, с кофе. Каждое утро в девять трое поселенцев выстраивались перед ним, и он раздавал задания на день.
Как назло, все не ехал Сергей. Мобильная связь работала временами, а стационарную в лагере так и не подключили. Дважды он звонил, раз прислал записку по электронке. Он мог задержаться до середины июля.
Игнат приходил к мысли набить Мише морду, так тот доставал. Повода долго ждать не пришлось.
На утреннем разводе Миша сказал, что не видит смысла зря расходовать время и продукты. Пусть Ольга готовит на всех четверых, и вообще возьмет на себя кухню. Ольга сказала:
— Пошел ты, Миша! Может, мне еще носки твои стирать? — повернулась, ушла домой. Моросил летний дождь, густой и мелкий.
— Игнат, с женой поговори, — бросил Винер, глядя ей в спину, а Игнат подумал, что сейчас убьет хромоногого говнюка.
Карлович, прочитав намерение Игната по глазам, подскочил к Мише и горячо зашептал тому что-то на ухо. Потом схватил Игната под руку и потащил из-под навеса.
— Миша — владелец земли, ничего не поделаешь, — зашептал Карлович, когда отошли от Миши на достаточное расстояние. — Если мы хотим жить в лагере, надо прислушиваться к нему. Думаешь, мне это нравится?
— Думаю, да, — ответил Игнат. — При Сергее под дурачка косил, а сейчас типа премьер-министр.
— Игнат, ты не понимаешь, — не обиделся Карлович, — это способ сохранить мир. Хочешь конфликта? — его голос стал серьезнее. — Ты набьешь Мише морду в его доме, а у него ключи от оружейной. Намек понял? Он не сахар, но сейчас мы будем под него играть.
Игнат не мог не признать правоту Карловича.
— Я его одерну, — продолжал Карлович. — Он отстанет от Оли. Но мы так же будем каждое утро приходить, получать задания и отпрашиваться, когда захочется выйти, потому что это — недорогая цена за мир. Ты понял?
Игнат пошел догонять жену.
Они перестали дружить. По вечерам Винер и Карлович сидели перед телевизором, а Ольга и Игнат — на веранде своего дома — пили чай, слушали радио.
Когда пошла земляника, вздохнули с облегчением. Это давало повод покидать лагерь на весь день — занимались зимними заготовками.
Звонили Ольгины родители. Они перебирались на дачу, пересидеть, и переменили мнение насчет их союза. В каждом разговоре прощались — с такими событиями и связью неясно было, когда удастся поговорить в следующий раз.
До обеда набрали по половине ведерка. Земляника росла на открытых полянах и поросших травой прибрежных залысинах, поэтому, не заходя глубоко в лес, они двигались вдоль реки. Сели перекусить, и это был лучший момент дня. Ольга достала из рюкзака завернутые в фольгу бутерброды с сыром, разлила по чашкам кофе с молоком из термоса, стала чистить яйца.
Игнат любовался ею, дивясь, откуда в столичной штучке появилось чувство земли, дома, очага. Ольга загорела, кончики волос посветлели от солнца, а руки загрубели. Она пыталась ухаживать за ними, но маникюр держался до первой прополки. Сейчас бежевый лак на ногтях облупился, доходя неровными краями лишь до середины.
Ольга резала огурец, а Игнат взял ее руку, прервав ее хозяйственное устремление. Она посмотрела на мужа с удивлением.
— Что?
Он поднес ее пальцы к губам и поцеловал. Ольга хотела забрать руку, стесняясь грубости кожи, мозолей, мелкой грязи. Потом усмехнулась и погладила Игната по щеке. Он не был неженкой, и она дразнила его Железным Дровосеком, так он был нескладен, такими крупными были его черты. Тем ценнее была ласка.
Возвращались засветло. Болели руки, спины. Днем переобулись в кроссовки, а переброшенные через плечо сапоги отзывались на каждый шаг слабым резиновым шлепком.
Игнат предложил срезать через лес. Там было прохладнее и тише, и каждый звук слышался отчетливей. Хохот, донесшийся до них через полчаса, прозвучал как над самым ухом, и Игнат, дернув Олю за локоть, повалился на землю, встретившись с ее взволнованным взглядом — приложил палец к губам.
Смех повторился. Эхо было неглубоким, вдогонку к звуку, значит, смеялись недалеко.
