Витиеватая речь коллеги раздражала не только Кострицына. На сумасшедшего старикана в звании академика все смотрели с едкой иронией.
– А какие смертники должны доставить нам всё необходимое? – буркнула Синявская. – Дорогой Олег Николаевич, мне кажется, вы так увлечены поставленной перед вами задачей, что не поняли некоторых вещей. Никто и ничто, находящееся в очаге заражения, за периметр не выйдет. Включая ваши записи или даже каким-нибудь чудом найденное средство, способное справиться с заразой. Любой предмет, я уже не говорю о людях, соприкоснувшийся с инфекцией, сродни бомбе с запущенным часовым механизмом. И часики эти отсчитывают до обидного мало времени. Знаете, после того, что здесь увидела, я начинаю думать, что военные абсолютно правы.
– Вы не видите дальше своего носа, – печально заключил Паршин. – А я верю, что разум восторжествует. Верю, что моя работа будет кем-то из вас продолжена и этот кто-то вынесет за пределы оцепления зародыш идеи, которая поможет справиться человечеству и с этой бедой. Мы победили болезни, считавшиеся веками неизлечимыми! Но для этого надо работать. Работать, друзья мои, а не прятать голову в песок. Природа загадала нам очередную жестокую загадку. Её надо разгадывать, а не бежать, сломя шею, прочь. Природа всё равно настигнет! Неужели такую простую вещь не понимают те, от кого зависит оснащение нашей лаборатории?
– Сейчас вступит оркестр, – язвительно шепнул на ухо Синявской Наркевич. Анна невесело хмыкнула.
– Господи, Олег Николаевич! – Кострицын досадливо сморщился. Ему хотелось хорошенько дать по заострившемуся носу этому оторванному от реальности глупому мудрецу. – Конечно, вы правы в своём идеализме. Так всё и должно быть. Тем не менее, смиритесь, наши изыскания никому не нужны. Неужели вы не обратили внимания, что всё оборудование и препараты завезены ещё первой экспедицией? Посмотрите документы! Никто не ждёт от нас, что мы найдём способ справиться с инфекцией. Решение об отправке учёных сюда принималось ещё до того, как поняли, что здесь им просто нечего делать. Вы же врач, вы не раз сталкивались с тем, что терапевтические методы иногда не могут помочь. Требуется ампутация! Нас ампутировали, милейший Олег Николаевич. Вы не задумывались, почему, когда пятеро из нас уже отправились в очаг заражения, Москва спешно отозвала остальных? Нас и не собирался никто поддерживать, когда разобрались что к чему. Здесь не нужны врачи и учёные. Здесь нужны только военные, которые будут стрелять в каждого, кто попытается покинуть территорию. Это жестоко, но, согласитесь, пусть лучше погибнет три тысячи, чем грянет всемирная пандемия. Вы же прекрасно видите, как распространяется инфекция. Её ничто не может остановить. Каждый, кто хоть мельком столкнулся с ней, гибнет. Вы видели здесь хоть одного выжившего местного жителя? Мы с трудом отыскали дом с двумя живыми людьми, которые теперь тоже мертвы. Бывают случаи, когда мы должны просто смириться и сказать, я – врач, а ты – Бог. И, зная всё это, вы всё ещё ждёте, когда вам сбросят с вертолёта посылку?
– Никак не пойму, о чём вы спорите? – Наркевич недоумённо пожал плечами. – Все эти разговоры о смысле науки и человечестве в нашей ситуации пустая болтовня. Перед нами факты: болезнь неизлечима, времени у нас на исследования нет. Работа наша никому не нужна, потому что, когда мы умрём, а это случится очень скоро, наши тела и всё, к чему мы прикасались, будет сожжено.
– Как я ошибся в вас, Володя, – оскорблено фыркнул Паршин. – А ведь вы были моим любимым учеником!
– Простите, профессор, – Наркевич развёл руками. – Мне очень жаль, но ваши во многом очень справедливые слова стоило бы обращать не к нам. Даже если все присутствующие здесь согласятся с вами, разве у нас появятся нужные материалы и реактивы?
– Вы пошлый прагматик, – пробурчал Паршин и демонстративно уткнулся в микроскоп, под предметным стеклом которого было вопиюще пусто.
Упрямый академик умер к вечеру следующего дня. Через двое суток скончался Кострицын.
Анна сидела у сооружённого из двух спальных мешков одра Наркевича. Он задыхался и всё пытался ухватить за кончик хвоста ускользающее сознание. Иногда ему это удавалось. Тогда он смотрел на Синявскую удивлёнными (точь-в-точь как у Василя, думалось Анне) глазами. Казалось, его изумлению не было предела – неужели я, такой молодой и сильный, умираю? Иногда Анна клала на его лоб ладонь. Прикосновение незащищённой перчатками рукой к коже другого человека было уже забытым и оттого волнующим. Что-то из прошлой жизни. Что-то из мира, где её ждал маленький пухлощёкий Василь.
– Анна Михайловна, – неожиданно чётко произнёс Наркевич, вынырнув который раз из тяжёлого полусна-полузабытья. Она склонилась к его лицу и вопросительно заглянула в зрачки. – Вы одна… остались. Почему?
Синявская пристально посмотрела на умирающего. Осознанно ли он спрашивает, бредит или задаёт риторический вопрос. Наркевич смотрел цепко.
– Вероятно, мой иммунитет способен дольше противостоять конкретно этой инфекции.
– Исследовать бы… что подавляет…
Наркевич снова соскользнул в бредовые лабиринты, оставив на поверхности только высказанное им. Анна автоматически продолжала поглаживать сухой горячий лоб больного, а рассеянные мысли невольно принялись концентрироваться вокруг его слов. Село мертво. Более трёх тысяч погибших. Заражение происходит даже через защитные костюмы. Предметы, воздух, земля – всё это источает смерть, словно поражено непомерной дозой радиации. Это нельзя брать в руки, этим нельзя дышать, по этому нельзя ходить. А она берёт, дышит, ходит. Она ухаживала за умирающими Кострицыным и Паршиным. Она третий день старается облегчить уход Наркевича и на этот раз не использует даже защитные перчатки. Зачем? Они неудобны и громоздки, а финал и так ясен. Но на своём теле Синявская так и не обнаруживала ни одного нарыва. Характерных спазмов в боку также не было. Дёсны и язык в порядке. Снисхождение природы Анну не радовало и не интересовало. Порой она даже досадовала, что никак не может присоединиться к общей участи. Какое-то время придётся существовать в полном одиночестве среди разложившихся трупов, ужасающего, валящего с ног смрада и выжженной пустоты. О дне, когда она станет единственной жительницей этого тлетворного места, Синявская старалась не думать. Сейчас фраза Наркевича заставила вздрогнуть. Не носит ли она в своём до того ничем не примечательном организме решение кошмарной загадки, преподнесённой природой?
Ночью Наркевич умер. Анна вытащила исхудавшее тело из зияющего тишиной дома. Грустно подумала – ты был верным учеником своего одержимого учителя, даже умирая, решал задачки природы. И щедрым. Подарил на прощание мысль, чем она может заняться на этом схваченном оцеплениями кладбище.
