Полковник яростно сплюнул и отвернулся. Водитель почему-то хохотнул и опрокинул флягу, сделав из неё оглушительный глоток. На его запястье желтел тугой волдырь.
– Нам надо в лабораторию, – тихо, но твёрдо произнёс Кострицын. – Мы собрали материал и должны работать. Кто отвезёт нас в лагерь?
– Лагерь-то? – Яровой хмыкнул. – Я что, идиот, в лагерь тащить эту дрянь? Материалы за периметр вывозить запрещаю. Лаборатория здесь, в местном клубе. Вот там свои пробирочки и нюхайте.
Синявская беспомощно уставилась на полковника.
– Не хотите же вы сказать, что мы должны проводить исследования в этих условиях.
– Не хотите же вы сказать, что вы потащите заразу в лагерь, где ещё есть здоровые люди.
– Мы умеем работать с подобными материалами! – Швырнула ему в лицо Анна. – В нашем институте, который располагается в центре мегаполиса, хранятся материалы, позволяющие изучать проказу, чёрную оспу…
– Заткнитесь, а? – миролюбиво попросил полковник. – Все ваши проказы и есть проказы дошколят по сравнению с этой хреновиной. – Разговор окончен. Если вам надо занять себя чем-то, можете побаловаться на последок своими колбочками, боец проводит вас в лабораторию. Там уже трое ваших развлекаются. А, забыл! Ещё новость. По рации сообщили. Москва отозвала из лагеря всех ваших. Прозрели, похоже. А вам, считайте, не повезло. Мой вам добрый совет, не майтесь ерундой. Получите от жизни последнее удовольствие.
Яровой протянул Анне флягу, перешедшую ему по очереди от водителя.
– Трезвый вы мне нравились намного больше, хоть и тогда я не могла назвать себя вашей фанаткой, – процедила Синявская сквозь зубы. – Я, может быть, и истеричка, но так потерять лицо офицеру… Где ваш боец?
Полковник тратить силы на пререкания с Анной не счёл нужным.
– Понял. Сань, свистни Дорохова.
Шофёр молча полез в кабину и долго выкрикивал в рацию какие-то цифры, фамилии и трёхэтажные матюги. Довольно скоро к «Уралу» подобрался БТР.
Шли третьи сутки существования в сельском клубе. Вчера к учёным заходил немногословный капитан Орлов, взявший на себя руководство операцией после смерти полковника Ярового. Рублеными фразами он доложил, что выезд за пределы заражённой территории до полного подавления эпидемии невозможен. В случае попытки прорваться сквозь оцепление, военным дан приказ стрелять. На посыпавшиеся вопросы отвечал нехотя и отстранённо.
Из окна комнаты, где поселилась Анна, виднелись два застывших БТРа. Машины умирали по-своему. Всё меньше и меньше оставалось тех, кто мог привести их в движение. Всё реже над оставшимися немногочисленными крышами взлетали клубы едкого дыма. Разлагающиеся на улицах трупы сжигать было некому. Станица погибла. Смерть подбирала пришедших на помощь.
Исследования велись вяло. Трое из четверых учёных уже ясно видели тщетность попыток понять, что за напасть одолела симпатичное селение на юге России. Под руками не было ни необходимой для работы базы данных, ни препаратов. Не было и времени. Это понимали все. Ночью умерла тихая и незаметная ординатор Настя, вызвавшаяся сопровождать в экспедицию в качестве лаборанта кандидата медицинских наук и заводилу всех былых институтских дуракаваляний Наркевича. Было очевидно, что до науки Насте не было никакого дела. Её гораздо больше интересовали дерзкие карие глаза её научного руководителя. Не нравился вчера Синявской и Паршин. Бледный, нервный, он то и дело хватался рукой за край стола, точно его мучила непреодолимая слабость. Работал он без перчаток и защитной маски. Что это могло означать, Анна хорошо понимала, но страха не испытывала.
В эти дни в ней что-то сломалось. Умирающий человек не вызывал ни горечи, ни жалости. Иногда только крохотный атавизм, оставшийся от инстинкта самосохранения, подавал в мозг сигнал – держись от больного подальше. Но потом пропадал. К собственной смерти она относилась с тем же равнодушием. Единственное щемящее чувство, оставшееся в груди, была тоска по Василю. Синявская старалась заглушить в себе животный вой, рождающийся всякий раз, когда перед мысленным взором всплывали вопрошающие глазёнки сына. Она боялась сорваться и предстать перед смертью в неподобающем виде катающегося и царапающего ногтями пол зверя. Уход был неизбежен, оставалось уйти в образе человеческом.
Паршин встретил Синявскую и Кострицына нелюбезно. Было заметно, что он крайне подавлен.
– Не кажется ли вам, коллеги, – не поздоровавшись, приступил академик к мучившему его вопросу – что, по меньшей мере, глупо было оставить нас один на один с таким уникальным материалом, лишив при этом всякой возможности проводить полноценное исследование. Это же не лаборатория, а какой-то школьный кабинет химии! Завезти такое прекрасное оборудование и столь наплевательски подойти к вопросу обеспечения препаратами! Нонсенс!
– Про кабинет химии вы зря, Олег Николаевич, – возразил Кострицын. Паршин и Кострицын неизменно находили поводы, чтобы сцепиться. Союзничали они только на полях научных диспутов. Да и то не всегда.
– Но здесь нет и половины тех препаратов, которые мне необходимы! – взъярился академик. – Как я могу найти выход из сложившейся ситуации, когда у меня под руками один спирт и карболка?! Ни одно заболевание не должно быть приговором, это моё глубочайшее убеждение! Мы столкнулись с неизвестной инфекцией. Да, пока данная патология не оставляет шансов на выздоровление! Но дайте же мне двигаться в направлении решения этого вопроса! Разве не в этом должна быть заинтересована наука и бонзы на верху, в том числе?! Задавить один очаг – не выход. Где гарантии, что новая вспышка не начнётся в густонаселённых районах? Я вас спрашиваю, разве не есть сейчас самое главное в полной мере воспользоваться трагической ситуацией и направить её в созидательное русло?! На то, чтобы в будущем была найдена действенная вакцина? Все силы должны быть брошены на это! А что мы имеем?
Витиеватая речь коллеги раздражала не только Кострицына. На сумасшедшего старикана в звании академика все смотрели с едкой иронией.
– А какие смертники должны доставить нам всё необходимое? – буркнула Синявская. – Дорогой Олег Николаевич, мне кажется, вы так увлечены поставленной перед вами задачей, что не поняли некоторых вещей. Никто и ничто, находящееся в очаге заражения, за периметр не выйдет. Включая ваши записи или даже каким-нибудь чудом найденное средство, способное справиться с заразой. Любой предмет, я уже не говорю о людях, соприкоснувшийся с инфекцией, сродни бомбе с запущенным часовым механизмом. И часики эти отсчитывают до обидного мало времени. Знаете, после того, что здесь увидела, я начинаю думать, что военные абсолютно правы.
