— Вы уж простите, доктор дорогой, если не ваши лекарства, может быть, помогли, а, его слушая, почувствовала, что отпустило меня.
— Вот и хорошо! — сказал доктор. — Полечить бы всех этих генералов, — кивнул он на видеоэкран.
— И ведь без всяких бумажек говорил! — отметил Никодим.
Председатель объявил перерыв до следующего утра, когда будет вынесен приговор. Суд удалился на совещание.
— Судя по тому, что творится на улице, нелегко им будет выносить приговор, — и врач посмотрел на балкон.
— А как же аннигилятор? — вспомнила Евдокия Николаевна.
— Мама, не надо об этом, — вмешался Сергей. — Вызванные генералами танки привезли походные кухни с едой для пикетчиков. Это что—нибудь да значит!
— Несомненно! — подтвердил врач. — Однако машине «скорой помощи» проехать не удалось. Только под небесами дорога свободна. Придется сейчас туда лезть. Может быть, с самого верхнего балкона?
— А я сообразил зацепить конец лестницы за перила балкона, когда вы спрыгнули, — сообщил Никодим.
— Вот за это спасибо! — обрадовался врач, а я и не подумал, как мне возвращаться.
— Вам бы под парусами ходить, по реям лазить, — говорил Сергей, прощаясь.
— А я и плаваю по водохранилищам над ушедшими под воду городами с церквушками. Любопытно, как сказочный град Китеж.
— Не будет больше таких Китежей, дядя не позволит, — убежденно заверил Сергей. — Под землей вода будет храниться.
— Спасибо, родной, — прощалась и Евдокия Николаевна. — Я про вас все брату расскажу.
Когда человек в белом халате с ловкостью циркача взбирался по гибкой лестнице, старые друзья, обменявшись взглядами, вернулись в комнату.
Никодим, вальяжный, благодушный, подсел к Ильиной.
— Евдокия Николаевна, голубушка. Не принимайте все это, — он кивнул на видеоэкран, — близко к сердцу вашему бесценному. Поверьте старому воробью, не раз стрелянному, балаган этот нужен новым вождям для самоутверждения. А брату вашему ничегошеньки не грозит, улики смехотворны! Аннигилятор же — это просто огородное пугало, для декорации. Никак им нельзя допустить, чтобы сбылся катрен Нострадамуса, который в газетах вспомнили, когда комета Кара грозила в 1999 году:
«В тревоге им ждать двадцать первого века,
С горящего неба «спаситель Земли»
Сойдет, чтоб вести за собой человека,
В бой с грозной стихией вступить повелит».
— Словно о брате вашем, Владимире Николаевиче написано! — продолжал Никодим. — И Землю спас, и с «горящего» неба средь раскаленных кометных осколков на парашюте сошел. А теперь за Землю опять вступается, в бой со стихией человека зовет. Вот и надо им его укротить. Но не профессиональна у них эта инсценировка! Припугнуть народ хотели. Думали, как в армии — гаркнешь и услышишь в ответ: «Здравия желаем, ваше генеральство!» А тут эполеты превосходства не дают!
Он говорил тихо, сердечно и убежденно. Евдокия Николаевна, закрыв глаза, слушала его, и ей становилось легче. Хотелось, очень хотелось поверить ему.
Не во Дворце Правосудия, не в роскошно отделанной «комнате совещаний» с мягкими удобными креслами, а в спартански скромной раздевалке спортсменов сидели на жесткой скамье трое судей, которым предстояло принять непростое решение. Об этом говорил коллегам председатель Муромцев, глядя на единственное украшение помещения — картину богатыря на коне, стоявшего на распутье перед камнем, со зловещей надписью о каждой из дорог.
Будь здесь Сергей, он вспомнил бы, как, утешая мать, сравнил судей с тремя васнецовскими богатырями, которые и смотрели теперь здесь на камень с предостерегающей надписью.
А председатель, словно прославленный Илья Муромец, говорил Добрыне и Алеше Поповичу:
— Не зря мы оказались перед этой картиной. Троим нам вручено решить судьбу не одного человека, а многих поколений. В истории не раз бывало, когда по воле одного завоевателя рушились царства, опустошались земли. Не думаю, что нам нужно судить и рядить всю ночь. Покидать помещение до вынесения приговора нам не положено. Утро вечера мудренее. Я вас, двоих юристов, попрошу написать каждому по проекту приговора, а завтра со свежими головами и примем решение. За нами следит весь мир! Так но ударим лицом в грязь! Ты, генерал Алексеев что писать будешь?
— Думаю, что негуманно грозить аннигилятором человеку, который планету спас и теперь во второй раз к спасению будущего человечества призывает. И в беспокойстве его о правнуках измены Родине не вижу.
— А как генерал Никитин думает? — повернулся председатель к другому судье.
— Мы хоть и военные, но знаем, что война — несчастье человечества. И каждый, кто способствует развязыванию войны, — преступник, кем бы он ни был. Виновный в этом подлежит уничтожению, — жестко отчеканил Никитин.
Председатель прилег на жесткую скамью, ничего не выразив, а его соратники принялись за работу.
Не решились они разбудить Муромцева до самого утра, слушая его не то солдатский, не то генеральский или богатырский храп.
Две редакции приговора были готовы, и на них, положив головы на руки, спали генералы Никитин и Алексеев.
Утром Муромцев проснулся первым и разбудил коллег.
Потом внимательно изучил каждую из двух версий приговора.
Первая, написанная Алексеевым, гласила:
«Ильина Владимира Николаевича, ПРЕЗИДЕНТА ОБЩЕЙ РОССИИ (Алексеев так и написал президента, а не экс—президента!), трижды избранного на этот пост народом, Героя Земли, признанного за свой былой подвиг населением всей планеты, на основе Уголовного кодекса Общей России в его разделе военных преступлений по статье 181–й, СЧИТАТЬ НЕВИНОВНЫМ И ПО СУДУ ОПРАВДАННЫМ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, поскольку забота об экологии Земли в ее грядущем преступлением не является. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимый освобождается для выполнения своих законных функций».
Муромцев искоса взглянул на молодого генерала Алексеева и пододвинул к себе второй проект приговора. Генерал Никитин пристально смотрел на него. Председатель читал и яростно теребил свою бороду:
«Ильина Владимира Николаевича, смещенного президента Общей России, считать виновным в ухудшении международных отношений, поставив страну под угрозу возмездия со стороны стран, терпящих ущерб от его политики, являющейся ИЗМЕНОЙ РОДИНЕ, и на основании Уголовного кодекса Общей России в его военной части считать означенного Ильина виновным в измене Родине и приговорить к ВЫСШЕЙ МЕРЕ наказания, смертной казни через аннигиляцию в зале суда. Приговор окончательный и подлежит немедленному исполнению».
