— Тише, тише, Терри. Полежи немножко, сейчас все пройдет.
— Несчастный случай, — прошептала она, — как такое возможно? Что они сказали?
— Старик был сильно под мухой, зачем-то взялся чистить оружие… и… случилось то, что случилось. Успокойся, Терри. Глубоко вдыхай и выдыхай. Правильное дыхание — первейший залог душевного и физического здоровья. Ты знала об этом?
— Н-нет. А что они еще сказали?
— Что-то там про продолжателя традиций старинного, славного рода.
— О, Господи… значит… отец оставил все Киту?
— Да. Своеобразная манера выражаться у этих господ. Ни слова не молвят в простоте. Ничего…
Гордон осекся на полуслове, когда двери распахнулись, и в спальню влетела его жена. Виктория ворвалась, как наряженный в шелка, меха и драгоценности, торнадо, и зачастила с порога, взволнованно захлебываясь:
— Ох, Тереза, я только что узнала о папе, схватила головастика, и мы сразу приехали. Ужас, что творится, возле нашего дома уже собрались репортеры, их человек триста, не меньше, они все спрашивали о папе, я еле выбралась оттуда. И тут они уже тоже собрались, вопят и орут. Никита сказал мне, что, если они не заткнутся, он сам пойдет и спустит на репортеров собак. А все эти люди из совета директоров теперь перед ним раскланиваются и целуют руки, это ведь значит, что папа все оставил ему? И…
— Добрый вечер, — ввернул Гордон, когда жена прервалась, чтобы глотнуть воздуху.
Виктория замолчала и хлопнула длинными ресницами. Унаследованные ею от матери дивной лепки точеные славянские скулы слабо порозовели.
— Ох. Добрый вечер, пупсик. Добрый вечер, Тереза.
— Ах, Виктория, какое несчастье, — прошептала Тереза, — мне так жаль.
— Несчастье? — изумилась Виктория. — Какое еще несчастье? Ах, ты про папу. Что с тобой, глупая курица? Тебе плохо?
— Терри чуточку расстроена, — сказал Гордон, — сейчас подействует успокоительное, и все пройдет. Может быть, ты тоже выпьешь ложечку успокоительного?
— Я? Ха! Нет!
— Так я и думал, — пробормотал Гордон, поднялся, помог жене выпутаться из собольей шубки и чмокнул в атласную щечку. Виктория скорчила гримаску.
— Фу. Почему ты такой небритый… и пахнешь пивом… как пивной бочонок?
— Я ведь тебя не спрашиваю, почему ты всегда такая красивая…
Виктория и впрямь была ослепительно красива. Высокая, тоненькая, грациозная, каждым дюймом стройного холеного тела она источала негу и соблазн. У нее были длинные светлые волосы, прекрасные серые глаза, аккуратный носик, перламутрово-розовые ушки и ротик, сладостный и благоуханный, как цветущий яблоневый сад. Еще она была умна, хитра, коварна, донельзя испорчена и вконец избалована. И старшего брата, и законного мужа она крепко держала под каблучком изящной туфельки, и нещадно изводила обоих — из искренней любви. Остальных Виктория изводила с разными целями, зачастую просто из интереса, чтобы посмотреть, что получится. Пока получалось весьма удовлетворительно — паника, хаос, крупные разрушения, многочисленные человеческие жертвы.
— Пупсик, — прощебетала она, — сколько раз я тебе говорила, что ненавижу, когда ты пьешь свое мерзкое, вонючее пиво, дышишь им и потеешь им же?
— Да. Ты говорила. Миллион раз говорила. Где наш ребенок.
— Не волнуйся, Макс в детской, с няней, спит, как сурок. Тереза? Да что с тобой? Подожди секунду, я сейчас.
Виктория быстро метнулась в ванную, принесла оттуда смоченное ледяной водой полотенце, присела рядом с Терри, положила ей на лоб и скомандовала:
— Успокойся. Дыши глубоко и ровно. Вдыхай и выдыхай. Небольшой приступ паники, ничего страшного, мы сумеем это пережить.
— Я так испугалась, когда они все сюда приехали. Я подумала, что-то случилось с твоим братом, — прошептала Терри одними губами.
Виктория нежно погладила ее по золотистым волосам.
— Глупенькая курица, ну, что с ним может случиться?
— М-много в-всякого, — прошептала Терри, ужасаясь.
— Вот, пожалуйста. У Терезы типичный невроз, — мигом поставила ей диагноз Виктория и, необычайно восхищаясь своей проницательностью, поглядела на супруга, но тот оказался настроен скептически.
— Нет. Никакой это не невроз, а обычная типичная любовь, циничная ты дамочка.
— А я где-то слышала, что любовь это и есть невроз. Особенная разновидность невроза, — туманно припомнила Виктория.
Невзирая на свое подавленное и угнетенное состояние, Терри не сумела не заметить, что Гордон голоден, как, наверное, и обожаемый муж. Она попробовала встать, но не сумела. Сердце еще частило и пропускало удары, в горле стоял удушливый ком, а перед глазами плыла зловещая красноватая дымка. Виктория заметила ее слабые трепыхания.
— Что такое, Терри?
— Надо бы распорядиться насчет ужина, мальчики наверняка голодные.
Виктория фыркнула.
— Мужчины! Им бы только что-нибудь сожрать. Вечно они тащат в рот всякую гадость. Это у них, я знаю, сосательный рефлекс.
— Курительный, выпивательный, морду-набивательный рефлекс, — не сдержался Гордон.
— Неотесанная дубина, — приязненно сказала Виктория мужу.
— Зато ты прямо невозможно красивая…
— Сама знаю. Я красивая, а ты — дурак. Тоже мне, новости! Ладно, пойду, поищу какой-нибудь еды, а ты присмотри за Терезой и ее неврозом. Вдруг куда-нибудь убежит.
Кит вернулся минут через десять и застал жену в целости и сохранности. Как и ее невроз, к сожалению. Он подсел к жене и крепко обнял. Терри крепко прижалась к нему и свернулась калачиком у него на груди.
— Убрались сволочи эти? — спросил Гордон мрачно.
— Да.
— Мне очень жаль.
— Да.
— Если я могу что-нибудь сделать, просто скажи, я…
— Нет, нет.
Гордон помолчал.
— Я недавно его видел. Твоего отца, я имею в виду.
— Что? Когда?
— Неделю назад твой старик заезжал ко мне в контору.
Кит потянулся за портсигаром.
— Ты не говорил.
— О чем было говорить-то? Я и сейчас бы не сказал, если бы не все это. Заехал и заехал. Если честно, я так и не понял, что ему нужно было. Я вообще мало что понял из нашей с ним беседы. Папаша твой знай, все твердил про Мрак, Гибель, Красную Смерть. Старикан сидел у меня в кабинете и нес эту ахинею несколько часов кряду. У меня кровь стыла в жилах от его бредней, а главное, мне до зарезу надо было ехать на важные слушания. Но не мог же я его оттуда взять и вышвырнуть…
— Понимаю, — сказал Кит, чиркая спичкой и закуривая, — ты бы его вышвырнул, а он бы потом тебя тоже куда-нибудь зашвырнул.
— Нет, дело не в этом, ей-Богу! Он же твой отец. Старик был сильно выпивши и не в своей тарелке. Вот только когда он ушел… не поверишь, я потом целую ночь спать не мог, лежал и в потолок пялился, — ну, настолько это все было жутко.
