– Мне можно переодеться? – разозлилась Варя.
– Всё можно! Как ты справки достала?
– Да как два пальца! – фыркнула она, услышав ожидаемый вопрос. – В метро все вагоны заклеены объявлениями. «Дипломы», «аттестаты», «медицинские разрешения для работы». Справка для школы для них… Эй, не трогай!
Последняя фраза относилась к дяде, который присел корточки, притянул к себе её сумочку, вывернул наизнанку – и вывалил на пол содержимое.
И начал там копаться.
– Не смей! – взвизгнула Варя, бросаясь к своим сокровищам, но наткнулась на его холодный взгляд.
Дядя увидел бланк запасной справки. Смял бумажку, отшвырнул в сторону. Скривился, выпятив подбородок. Посмотрел на племянницу.
Теперь в его глазах был сплошной лёд. Варе показалось, что потянуло сквозняком.
Она не выдержала – отвернулась.
Дядя вернулся к содержимому сумочки. Изучил содержимое кошелька. Нашёл использованный билет в кино на утренний сеанс. Долго смотрел на время и дату – и сопел, как медведь.
Кошелёк оставил себе – засунул в задний карман джинсов. После чего продолжил обыск.
Косметичка. Расчёска. Зеркало…
Вдруг он вздрогнул и остановился. Вид у него был такой, как будто среди всего женского хлама он обнаружил нечто противоестественное. Пистолет, к примеру, или дохлую крысу.
Платок!
Дядя осторожно прикоснулся к платку. Поднял, держа подальше от себя. Развернул. Увидел монограмму. После чего его смуглая кожа стала бледной, как у мертвеца.
Варе стало до чёртиков страшно. Серая пустота, скользящая за окнами пустого вагона, испугала меньше, чем растерянный, ошеломлённый дядя.
Выпученные глаза, изломанная линия бровей, приоткрытый рот – маска удивления, смешанного с отказом верить в происходящее. Невероятная невозможность. Дядя мог крушить мебель или орать, но вот так реагировать – никогда.
Варя и представить не могла, что он может быть таким…
Раньше он был другим.
Раньше он был весёлым, шутил, придумывал разные игры.
На Новый Год наряжался Дедом Морозом, и это был самый лучший Дед Мороз, потому что она знала, чьё лицо прячется за бородой.
Да что там Новый Год! Каждое его появление превращалось в праздник: добрый волшебник заходил в дом, пряча подарок спиной. Шутливо хмуря брови и топая ногами, он громогласно вопрошал: «Где же мой Вареник? Варе-е-еник!» Нужно было выскочить в коридор, поздороваться, поцеловать в каждую щёку и спросить: что там? Дядя отвечал, что ничего нет! И начинался новый этап игры – Варя прыгала вокруг, пытаясь разглядеть подарок, но дядя всё равно побеждал. Потом подхватывал малышку, сажал себе на плечи и вручал куклу, или плюшевого зайца.
Весь следующий день Варя висла на нём, как котёнок. Даже спать с ним норовила, чем очень смущала домашних.
Дядя гостил два-три дня.
Провожая его, Варя долго стояла на подоконнике. Не плакала, потому что он всегда говорил, какого числа снова заглянет.
В последний раз тоже пообещал, но не приехал.
Исчез.
Бросил.
Наврал.
Мама с бабушкой объясняли, что он занят.
Варя дулась, злилась, смотрела в окно.
Ждала и ждала. Потом перестала.
Он приехал только на похороны мамы. И был другим – постаревшим, и не на десять, а на двадцать и больше лет. Глубокие морщины на лбу и в углах рта. Седина, инеем осевшая на висках. Усталый, холодный, опустевший взгляд. Как будто в том месте, куда он уезжал, сто лет пролетело, и теперь всё было для него чужим.
Оформил опёку, раздал долги, оставшиеся после похорон бабушки. Решил проблему с неправильно составленным завещанием. Делал всё ловко, быстро, автоматически, как наёмный консультант.
Когда дядя помогал собирать её вещи, он равнодушно смотрел на потрёпанных зайцев и кукол. И без слов отнёс старые игрушки на мусорку.
Потом Варя жалела и скучала по ним.
Она попросила выкинуть старые подарки как раз для того, чтобы задеть его, чтобы он начал обижаться. Чтобы хоть как-то отреагировал! Бесполезно. Упаковал выбранные вещи, отвёз на вокзал, всю дорогу молчал. А потом сложил Варины пожитки в пустой комнате с пошлыми обоями в ромашку и сказал: «Теперь будешь жить здесь».
И оказалось, что уже не обнимешь, и не пошепчешься, и на плечах не покатаешься. Всё изменилось. Навсегда. И не исправить. Он стал грубым, резким, холодным. Улыбался редко-редко. Иногда притворялся добреньким, но она-то понимала!
Один раз он замахнулся и чуть не ударил, когда Варя высказала всё, что думает о Злате и об её идиотских попытках стать «мамочкой». Руку занёс, но остановился.
Но ни разу Варя не видела его настолько растерянным.
Как будто из её сумочки не платок выпал, а голова дракона.
– Златочка, иди-ка сюда, – негромко позвал дядя.
Злата впорхнула в комнату, встала за его спиной.
– Видишь? – сидя на корточках, дядя, не глядя, протянул ей платок.
Но Злата не стала прикасаться – наклонилась и, как показалось Варе, принюхалась.
– Видишь? – повторил дядя.
– Ага, – хмыкнула она. – Красиво. Ты не говорил, что так бывает!
– Я не говорил, что знаю о нём всё.
– Беседник, да? – уточнила Злата, и на лице её расцвела кривая улыбка охотника, заметившего след на берегу ручья.
– А кто ещё?
Дядя смял платок и со всей силы сжал его в кулаке. Пристально посмотрел на удивлённую и растерянную Варю.
Под холодным прицелом его глаз девушка ощутила страх: кажется, она ничегошеньки не знала о своём дяде. Может быть, он вообще не дядя! Кто-то похожий на него, похитивший его внешность и память. Похожий, но другой.
– Не бзди, со школой разберусь, – проникновенно пообещал он. – И не дуйся, я не со зла! Ты познакомь меня с тем, кто тебе это дал. Сможешь? – он потряс перед её мордашкой мятой белой тряпочкой, покрытой пятнами от туши и слёз.
И Варя разглядела, что разноцветная монограмма на платке – не имя, не инициалы, а схема Московского Метрополитена.
В Московском Метро почти на каждой станции есть лавочки, на которых можно отдохнуть, пока нет поезда. Простые деревянные скамейки, роскошные мраморные диваны с резными спинками – вариантов много. Хочешь – книжку читай, хочешь – людей разглядывай.
А вот на потолке станции с лавочками жестокий дефицит. Не предусмотрено. Поэтому у самого стойкого Наблюдателя через пару часов болело всё, и особенно – мышцы шеи, ведь приходилось задирать голову, высматривая подозрительных пассажиров.
Зато на потолке – самое безопасное место для наблюдения. Поэтому Кукуня не жаловался. Он привык и даже находил поводы для радости. Например, на «Парке Культуры» Сокольнической линии потолок был плоский.
