Я не знал, что такое «виза». То есть, знал, конечно, моё знание-незнание каким-то образом интерферировало в сознании, и я уснул, понимая и не понимая, зная и не зная, но определённо чувствуя, что наступило время больших перемен.
Утром, без пяти девять, я стоял у входа в здание Академии, где на четвёртом этаже располагался Институт экономики, и следил за входившими сотрудниками. Надо было прийти раньше; я не знал, когда Ира приезжает на работу — может, она уже вошла, и я пропустил? Но почему-то мне казалось, что она немного опоздает — она всегда немного опаздывала, именно немного, минуты на две-три, никак у неё не получалось ни прийти раньше, ни опоздать сильнее.
Она вошла в холл три минуты десятого. Каштановые волосы до плеч, нос… по носу я узнал бы Иру за километр. Не потому что нос у неё длинный, а просто… это был её нос, только её, ни у кого на свете не было такого носа, который я любил целовать в самый кончик, всегда холодный, как у здоровой собаки.
Не отдавая себе отчёта в том, что и почему делаю, я шагнул вперёд, заступил Ире дорогу, посмотрел в глаза (голубые! с тёмным окоёмом вокруг радужной оболочки) и представился:
— Михаил Бернацкий, если вы меня помните.
Почему я так сказал? Она не могла меня помнить.
Ира подняла на меня удивлённый взгляд, и мне показалось, в нём промелькнуло что-то вроде узнавания. Конечно, она подумала: если я подошёл, то мы можем быть знакомы, хотя память подсказала, что нет.
— Мы знакомы? — неуверенно спросила она.
— Нет, — с сожалением сказал я. — Но… Вы работаете в Институте экономики? Вас зовут Ира? Ира Маликова?
Она кивнула, продолжая смотреть на меня если не с интересом, то уже без удивления.
— Да, — сказала она. — А вы…
— Я в Институте физики, через дорогу. Занимаюсь внегалактической астрофизикой и…
— И? — повторила она минуту спустя, потому что я не мог найти подходящих слов, а ей нужно было на работу, сотрудникам надлежало отмечаться не позднее четверти десятого.
— Если бы мы встретились в час у входа, я попробовал бы вам объяснить.
— Надо что-то объяснять? — улыбнулась Ира. Эту её улыбку я прекрасно помнил: она так улыбалась, когда думала, что догадалась о чьих-то истинных намерениях.
— Надо, — сказал я слишком, должно быть, серьёзно, потому что Ира всё-таки смутилась и коротко кивнула: хорошо, мол, в час у входа, если это необходимо.
Показав рукой, где я должен её ждать, она поспешила к лестнице — можно было подняться лифтом, но у всех четырёх кабин толпился народ.
Я пошёл к себе и успел отметить приход за минуту до того, как на вахте Карина закрыла толстый гроссбух и открыла другой, куда вписывала имена опоздавших.
Лёва позвонил, как только я сел за свой стол и положил перед собой ксерокопию статьи из Аstrophysical Journal о наблюдениях мягкого рентгеновского источника RХ 1904+13.
— Ты не рассказал, почему тебе нужна была… — начал Лёва, который, должно быть, ночь не спал, пытаясь разгадать загадку. Он позвонил бы мне ещё вечером, но был уверен, что при Лиле я не стану разговаривать о другой женщине, которую почему-то назвал женой. И правильно. Я и сейчас не собирался о ней разговаривать, о чём сообщил Лёве в двух словах.
— Работаешь, значит, — пробормотал он, — ну-ну.
До обеда я действительно плотно поработал, не позволяя себе думать ни о чём, кроме внегалактических рентгеновских источников. Без пяти час стоял в холле академической десятиэтажки и старался разглядеть Иру, как только она выйдет из лифта.
— Добрый день, — услышал я позади себя и обернулся: Ира стояла у колонны и рассматривала меня с интересом, которого не было у неё утром.
Нужно было что-то говорить.
— Может, посидим в «Гянджлике»? Выпьем по чашечке кофе?
«Гянджлик» — приятное молодёжное кафе самообслуживания — располагалось напротив Политеха. Обычно там днём было полно студентов. Сотрудники Академии предпочитали более солидную «Лейлу», но мне туда не хотелось — слишком много знакомых.
— Хорошо, — сказала Ира и, опустив голову, пошла рядом.
И только тогда я подумал, что не представляю, с чего начать. О чём говорить с женщиной, на которой был женат полвека и которую сегодня увидел впервые в жизни? Что сказать женщине, родившей мне дочь, побывавшей со мной в десятке стран, читавшей и редактировавшей мои литературные опусы, возившейся со мной, когда в две тысячи пятом у меня случился инсульт, и, наконец, проводившей меня (наверняка так и было, хотя этого я не мог знать) в последний путь в две тысячи двадцать девятом?
Она не знала обо мне ничего, я о ней — всё. То есть, — поправил я себя, — я знал всё о ней, о нас, но не здесь, и об этом я тоже должен был помнить каждую секунду, чтобы не сказать лишнее, не испортить то, что, возможно, сейчас могло начаться между нами.
Я помнил, что сделал Ире предложение через полгода после встречи на автобусной остановке.
Я знал, что не смогу сделать Ире предложение, потому что был женат на Лиле.
Мы взяли на раздаче по чашке кофе и булочке, я заплатил и направился к свободному столику у дальней стены, куда никто обычно не садился, потому что сильно дуло из всегда открытой двери чёрного хода. Ира поёжилась, но не возразила против моего выбора. В полумраке я видел, как она сжала в ладонях горячую чашку.
— Я вспомнила, — сказала она тихим и, как мне показалось, безнадёжным голосом. — Вспомнила, почему твоё лицо утром показалось мне знакомым.
— Почему? — задал я глупый вопрос, на который, как я полагал, у Иры не могло быть ответа.
— Потому что… — Она помедлила, то ли подбирая слова, чтобы не остаться непонятой, то ли пытаясь понять то, что пока пониманию не поддавалось. — Потому что мы с тобой на самом деле познакомились ещё в семьдесят третьем. Ты бежал за автобусом, и меня какой-то чёртик подхватил, я вышла на проезжую часть и замахала водителю… ты бы видел его взгляд…
Именно такими словами Ира любила вспоминать ту давнюю историю — она рассказывала это на каждом семейном торжестве. Текст никогда не менялся, и я продолжил:
— Глаза у него были как два блюдца, будто у андерсоновской собаки.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Всё уже было сказано. Ира помнила. Она помнила всё, что вспомнил вчера я. Утром она ещё ничего не помнила, в этом я был уверен. Значит…
— Миша, — сказала она и протянула через стол руку. Я пожал знакомые-незнакомые пальцы и сжимал всё сильнее, пока Ира говорила. — Утром, когда я поднялась к себе… не знаю, что случилось и почему… должна была перевести статью… и вдруг накатило… как объяснить… я вспомнила… вспомнила…
— Свою смерть, — прошептал я так тихо, что сам не расслышал.
