похожим на странгуляционную борозду висельника.
— Всё не так… моя жена мне… как мужчине… в общем, она не… — пенсионер наклонился к уху «чёрного котелка» и снова что-то прошептал.
— Даже так? — это было невероятно, но брови под чёрным котелком приподнялись.
— Да. Она сказала, что принадлежит этому телу, но только если всему. И не может…
— Или не хочет? Но вы вправе потребовать. Она — теперь ваша собственность!
Рубцы пенсионера стали ещё отчётливей. Он опять зашептал. А затем, указав на свою голову и пожав плечами, уже в голос проговорил:
— Мне нужна она, понимаете? Вы… вы же меня можете понять?!
Червяк под ногами продолжил движение, а «чёрный котелок» снова сделал невозможное: усмехнулся.
— Ваше желание мне понятно. Вы добрались до вершины мира, но по-прежнему лишены обычных плотских удовольствий — по взаимному согласию. Так?
Мужчина виновато развёл руками.
— Но это же чистейшей воды анахронизм!
Эмблема на котелке заблестела, заставив пенсионера на время зажмуриться.
— Хорошо. Допустим. То есть, вы, руководствуясь своей неприспособленностью к собственным правам, хотите отобрать у торговца последнее, что у него осталось? Его голову?
— Не отобрать. А поменяться… формами.
В повисшей тишине стало слышно жужжание эмблемы. Прозондировав пенсионера, «чёрный котелок» предложил ему жестом пройтись.
— Что же. Это возможно. Технологии Центра позволяют это сделать. Но есть несколько «но». Во-первых. Хотя обмен сознаниями опробован уже давно, всегда остаётся риск, что что-то пойдёт не так. Вы понимаете, о чём я?
Пенсионер кивнул.
«Чёрный котелок», заложив руки за спину, продолжал:
— Полпроцента. Половина процента — это вероятность брака. Статистика неплохая, правда?
Пенсионер сглотнул ком в горле и снова кивнул.
— Права же на реинкарнацию у вас нет. И никогда не будет. Только родившиеся в Центре могут получить такое право. Если дослужатся до определённого статуса. А потому: риск. Это первое. Теперь второе.
Они остановились.
— Какой резон торговцу?
Пенсионер лишь растерянно тряхнул паклей на «пу́цке».
Эмблема снова зажужжала.
— Пожалуй, на этот вопрос смогу ответить и я сам. — «Чёрный котелок» хрустнул за спиной пальцами. — Допустим, ему можно предложить год за два. И при благоприятном стечении обстоятельств он сможет выйти на пенсию лет этак через пятнадцать. От такого отказаться будет сложно. Не так ли?
Пенсионер кивнул.
— Да. От такого он вряд ли откажется. Ведь через пятнадцать лет он уже сможет получить новые социальные конечности. Всё по заслугам. Ну, а Центру — это дополнительное прославление добродетели. Поэтому, принято.
От нового хруста пальцев у пенсионера по телу прокатились мурашки. Эмблема на котелке тут же засветилась.
— Ваша парестезия излишня. Ведь пока что всё складывается в пользу вашего желания. — «Чёрный котелок» снова усмехнулся. — Остаётся лишь одно. Приобретая добро одно, нужно пожертвовать другим. Вы понимаете, о чём я?
Пенсионер вдруг улыбнулся, наступил на дождевого червяка, размазал его по асфальту и, придвинув «пуцку» ближе к котелку, зашевелил искусанными в кровь губами.
— Даже так?
На этот раз в монотонном вопросе пенсионер не расслышал никакой насмешки. Он закивал головой и уверенно добавил:
— Да. Это её собственное желание.
Затем он, будто не при чём, развёл руки в стороны.
Где-то вдалеке прогремел гром.
Обмен сознаниями происходил прилюдно. Это освещали все средства массовой информации.
О дополнительных преференциях для двух доноров должны были узнать даже на самых отдалённых уровнях. Ведь впервые такие высокие технологии применялись к родившимся не в Центре.
К сожалению для прославленного экспоната статистика в полпроцента оказалась не в его пользу. Что-то пошло не так.
К счастью для него этот брак оказался не совсем критичным. Всего-то: потеря голоса! Сознанию, успешно помещённому в чужую форму, приходилось мириться и не с этим! Да и, как справедливо отмечала общественность, немота — это ведь не самые страшные издержки. Получаемого-то намного больше: как никак, путь к социальным конечностям уменьшился ровно вполовину!
В отличие от общественности, экспонат такого оптимизма не разделял. Уж как он бесновался внутри стеклянного ящика! Это, в свою очередь, привлекало к нему дополнительное внимание. Буйство головы приходилось по вкусу народу. А потому толпа кривляк, зевак и физиогномистов росла с каждым днём. Всем было интересно наблюдать за стеклом — особенно тогда, когда там происходило настоящее сумасшествие.
Дошло даже до того, что какой-то ушлый бизнесмен выкупил шефство над экспонатом. И теперь специально обученные человьи вытирали ему пот, давили прыщи, втирали дорогие крема, брили его, чистили зубы и уши, делали ему модные причёски. Стекло в его небольшом доме теперь всегда блестело, воздух внутри — благоухал; рядом с ним теперь играла приятная музыка, а на всех дорожках к его дому — стояли специальные турникеты с монетоприёмниками.
Иногда печать бесноватости исчезала с лица экспоната. И появлялась печать отрешённости. На такие изменения народ реагировал незамедлительно — человьи крутили носом, и поток посетителей уменьшался. Тогда специально обученный человей с приборами посещал стеклянный дом, и всё возвращалось на круги своя — одноглазый экспонат снова бесновался, а турникеты снова работали без остановки.
«Лишь бы до пенсии дожил», — думал бизнесмен, подсчитывая барыши на пятнадцать лет вперёд.
* * *
Как-то раз к экспонату на площади пришёл дородный человей с татуировкой колибри на щеке. Во рту у него торчала зубочистка.
И вот они встретились взглядами.
Единственный глаз экспоната налился кровью, выбеленное кремами лицо исказилось, дёрнувшись на питательных трубках, рот раскрылся в немом крике, а искусанные губы побелели.
Человей по ту сторону стекла кивнул экспонату и, круто развернувшись, зашагал к выходу.
Когда он уже подходил к турникету, позади него что-то громко зашипело. Закричала какая-то женщина. Забегали человьи, кто-то засвистел. Сразу несколько «чёрных котелков» быстрым шагом направились к экспонату.
Человей же с татуировкой на лице не оборачивался. Он шёл и шёл. Мимо него проходили люди со шрамами на шеях, так похожими на странгуляционные борозды висельников. Завидев в нём своего, они кивали ему, но он отводил от них свой пустой взгляд.
«Мёртвый город, — проносилось в его голове. — И я — будто тоже неживой».
Слёзы на его глазах всё наворачивались и наворачивались, пока вдруг не побежали крупными струйками по щека́м. Он смахнул их рукавом, уходя всё дальше и дальше от «Площади добродетели».
Остановившись в «Парке смирения» у дерева с поющей птичкой, человей сел на ближайшую лавочку и прикрыл глаза.
Ветер щекотал его ноздри запахом медовой липы, его слух ласкали трели маленькой пичужки, а лицо его делалось то злым, то радостным, а то невыносимо грустным.
Человей вспоминал.
Воспоминания переносили его от уровня к уровню. Вот
