— Даже если ты и выживешь, когда я дерну за кольцо, ты не сможешь наняться даже продавцом яблок, — Ричардс сжимал сумочку в кармане с каким-то маниакальным остервенением. — Вот так! Три минуты и все! Передача окончена.
— Ричардс, подожди!..
Ричардс действительно выключил микрофон, прервав Маккоуна на полуслове. Он передал микрофон Холлуэйю. Тот взял его слегка дрожащими пальцами.
— Ну ты и крут, — медленно произнес Холлуэй. — Это уж точно. Я таких крутых еще не видел.
— Да уж. Но представляю, как он всех крутанет, если потянет за это колечко, — сказал Данингер.
— Пожалуйста, готовьтесь к взлету, — сказал Ричардс. — Я пойду встречу наших гостей. Мы взлетаем через пять минут.
Он прошел по салону, перебросил парашют на кресло около окна. Потом сел и уставился на дверь, соединявшую салоны первого и второго класса. Скоро все станет ясно. Очень скоро.
Его рука нетерпеливо сжимала и поглаживала сумочку Амелии.
Снаружи почти совсем стемнело.
Оставалось еще сорок пять секунд, когда они поднялись по трапу. Амелия запыхалась и была здорово напугана. Ее волосы развевались, как грива на ветру, который постоянно носился по этому двухмерному пространству, созданному руками человека.
Маккоун был все тот же: подчеркнуто аккуратный, даже, казалось, безмятежный, но глаза его горели безумным гневом.
— Ты ничего не выиграл, — сказал он тихо, — мы еще не выложили все козыри.
— Очень рад снова вас видеть, миссис Уильямс, — проворковал Ричардс и как будто подал ей сигнал, потянув за какую-то невидимую ниточку. Она заплакала. Это не было похоже на истерику. Это был какой-то странный утробный звук, исходивший из глубины ее тела. Она уже не могла себя контролировать, согнулась в диком приступе отчаяния и упала на плюшевый ковер в салоне первого класса, схватившись за лицо руками, как будто пытаясь удержать его на месте. Кровь Ричардса на ее блузке уже засохла и превратилась в безобразное коричневое пятно. Ее широкая юбка, прикрывшая ноги, делала ее похожей на увядший цветок.
Ричардсу стало жаль ее. Конечно, жалость унизительна, но это все, что он мог сейчас чувствовать.
— Мистер Ричардс! — в микрофоне раздался голос Холлуэя.
— Да.
— Разрешите… то есть мы можем взлетать?
— Да.
— Тогда я даю распоряжение команде наземной службы отогнать трапы и задраить двери. Не беспокойтесь об этом.
— Хорошо, капитан, спасибо.
— Ты себя выдал, когда потребовал привести женщину. Ты понимаешь это? — казалось, Маккоун улыбался и злился одновременно, при этом он сжимал и разжимал кулаки, и в этом зрелище было что-то параноидальное.
— И что? — спокойно спросил Ричардс. — Поскольку ты всегда прав, ты несомненно заставишь меня спрыгнуть до того, как мы взлетим. Таким образом, ты будешь вне опасности и будешь цвести и пахнуть, точно?
Маккоун издал слабый звук, похожий на рычание, и затем сжал губы так, что они побелели. Но не пошевелился. Вибрация в кабине усиливалась по мере того, как самолет набирал обороты.
Звук вдруг затих — дверь в салоне второго класса закрыли.
Ричардс нагнулся к иллюминатору и увидел, как наземники откатывали трап.
«Теперь мы все на эшафоте», — подумал Ричардс.
Справа от трехмерного экрана загорелось табло: «Не курить! 3астегнуть ремни!» Самолет начал медленно и степенно разворачиваться. Все сведения о реактивных самолетах Ричардс почерпнул из фильмов или книг — в основном, конечно, приключенческих. Но в самом лайнере ему приходилось находиться только второй раз. Аэроплан, на котором он летал из Хардинга в Нью-Йорк, казался корытом по сравнению с этой махиной. Его завораживало движение мощных шасси где-то внизу.
— Амелия.
Она не сразу подняла глаза. Потом взглянула на него отсутствующим взглядом. Слезы все еще текли по щекам.
— Угу, — голос был какой-то надтреснутый, отдаленный, как будто она не соображала, где находится.
— Иди поближе. Мы взлетаем. А ты, коротышка, гуляй, где хочешь, только не беспокой экипаж.
Маккоун промолчал и уселся возле шторки, отделявшей салон первого класса от второго. Потом, видимо передумав, он прошел в другой салон.
Ричардс передвинулся поближе к женщине, держась за спинки кресел.
— Я бы хотел сесть возле окна, я летал всего один раз, — он попытался улыбнуться, но она смотрела на него отрешенно.
Он протиснулся мимо нее к окну, она села рядом и застегнула на нем ремень, чтобы ему не пришлось вытаскивать руку из кармана.
— Ты — как кошмарный сон, который никак не закончится, — сказала она.
— Прости.
— Я не… — начала, но он быстро прикрыл ей рот рукой и покачал головой. Он только губами показал: — Молчи!
Самолет бесконечно медленно развернулся, ревя турбинами, и тяжело двинулся к взлетной полосе, как будто большая неуклюжая утка собиралась сойти на воду. Он был таким громадным, что Ричардсу казалось, будто движется не самолет, а земля под ним.
А вдруг это все иллюзия. Может быть, они выставили за окнами трехмерные прожекторы и…
Он прервал свои размышления.
Вот они достигли конца рулевой дорожки, и самолет неуклюже повернул направо. Они прорулили мимо взлетной полосы номер три, затем номер два и номер один, повернули налево, и самолет на секунду притормозил.
Холлуэй сказал в микрофон:
— Взлетаем, мистер Ричардс.
Вначале самолет двигался медленно, не быстрее воздушной машины, а затем вдруг так быстро стал набирать скорость, что Ричардс чуть на закричал от ужаса.
Он был вдавлен в мягкую спинку кресла, сигнальные огни на поле мелькали с бешеной скоростью. Двигатели продолжали накручивать обороты. Пол опять начал вибрировать.
Он вдруг почувствовал, что Амелия с искаженным лицом от ужаса держится за его плечо обеими руками.
О, Господи, она тоже никогда не летала!
— Мы летим! — сказал он. И бессознательно повторил несколько раз: — Мы летим. Летим. Летим!
— Куда? — спросила она шепотом.
Он не ответил. Только сейчас он попытался задуматься над этим.
Двое полицейских на восточном контрольном пункте при въезде в аэропорт следили за тем, как огромный лайнер на взлетной дорожке набирал скорость. Оранжевые и зеленые бортовые огни мигали в наступающей темноте, вой турбин отдавался в ушах.
— Улетает! Надо же, он улетает!
— Куда? — спросил другой.
Они наблюдали, как черная тень удалилась от земли.
Двигатели издавали глухой монотонный гул, как будто во время артиллерийской канонады морозным утром. Он резко поднимался ввысь — такой обычный, реальный и осязаемый, как кусок масла на тарелке, и в то же время, такой неправдоподобный в воздухе.
