— Дорогой коллега! — начал нервничать Шельба. — Вы гово рите таким тоном, как будто это обыкновенный опыт. Между тем от него зависит…
Галактионов тем же спокойным тоном продолжал:
— Прошло много времени. Не исключено, что в коре начались необратимые явления. Но мы будем продолжать. Нервничать бесполезно, вредно. Пусть аппараты работают, мозг продолжает получать питание. Это не может не дать результата. Посмотрим…
Мартинсон пошевелил бровями, посмотрел на Шельбу.
— Мы, ученые, всю жизнь идем неизведанными путями. Это наша судьба. Успех бывает реже, чем неудача, но один успех покрывает тысячи неудач. — Он повернулся к Галактионову. — Я думаю, что надо усилить нагнетание крови. Организм молодой. Не опасно…
— Вы правы, коллега.
Оставив аппараты под наблюдением помощников, ученые вышли в лабораторию. Косые красноватые лучи солнца заливали комнату. Блестящие металлические части аппаратуры и инструментов нагрелись. В лаборатории было жарко, душно.
— Надо опустить шторы и открыть окна, — сказал недовольно Мартинсон, по-стариковски медленно опускаясь в кресло, задернутое белым чехлом.
— Невыносимая погода, — поморщился Шельба, расстегивая ворот.
Галактионов, что-то вспомнив, вернулся и спросил помощни ков:
— Давно измеряли температуру?
— О какой температуре вы говорите, коллега? — крикнул разморенный жарой и духотой Шельба.
— Разумеется, о температуре нашего пациента.
— Пациента?
— Будущего пациента, — поправился Галактионов.
Через десять минут, посмотрев табличку с записью темпера туры, он сказал, стараясь быть спокойным:
— Мы, кажется, сдвинулись с мертвой точки. Еще раз рент геноскопию черепа, обработку раны, перевязку…
Вечером здание геронтологического института казалось нео битаемым, сквозь опущенные шторы не просачивался свет. Двери были закрыты, никто не входил и не выходил.
Макс сидел в машине возле подъезда и читал газеты. Като лический «Апостол» в пространной статье, озаглавленной «Вокс попули — вокс деи»,[6] восторженно писал о грандиозной процессии перед домом правительства. «Народ требовал смерти Галактионова, народ готов взяться за оружие, — писала газета. — Глас народаглас божий. Католическая церковь благословляет народ на подвиг во славу алтаря…»
Макс скомкал газету и бросил под ноги. Не было народа в этом шествии, и не услышан голос его. Кучка ослепленных церковью людей притащилась за монахами к дому правительства.
К машине неслышно подошел Гуго, взявшийся невесть откуда.
— Слушай Макс… Да не смотри ты на меня так, будто я мо нах в черной сутане!
— Что тебе еще нужно? — спросил недовольно Макс. — Лучше бы не показывался здесь…
Все эти дни Гуго тайком следил за каждым шагом профессо ра, а вечерами сидел в кафе недалеко от его дома. Он думал, что беда обрушилась на профессора из-за Кайзера, и, зная суровые нравы в шайке Кайзера, опасался мести. Охраняя профессора, он не попадался ему на глаза. Гуго всячески старался свести знакомство с шофером профессора — парнем, кажется, из рабочих, но не очень-то приветливым. Однажды он все-таки узнал, чем можно помочь профессору. Потом Гуго провел целую ночь в морге, схватил там насморк, но это чепуха — дело было сделано, и никто не узнал, что вместо Брауна в крематорий был отправлен труп совсем неизвестного человека…
Макс снова показал Гуго крепкий кулак — хватит с тебя, проваливай отсюда. Для убедительности сказал:
— Профессор будет недоволен.
— А кто меня узнает? — улыбнулся Гуго. — Смотри, какие я усы отрастил. Как у сына Нибиша.
— Надрать тебя за них?
Гуго принял гордую позу, повел вокруг рукой:
— Только дважды родившийся может прикоснуться к моим усам и то лишь губами.
— А есть такой человек? — улыбнулся Макс.
— Есть. Слушай! — Гуго нагнулся, заговорил вполголоса. — Я знаю, что профессор хочет видеть Эрику Зильтон и поговорить с ней.
— Откуда знаешь?
— Это неважно. Я знаю больше. Тебе поручено привести ее. Знаю, для чего это нужно. Так вот — ты не сможешь этого сделать. Только я могу. Я виделся с Эрикой. Она, можно сказать, моя сестра.
— Что ты говоришь!
— Ну, не в прямом смысле. У нас был один акушер… Ты, Макс, неплохой парень, смелый — люблю таких. Но вытащить Эрику оттуда, куда ее запрятали, ты не сможешь. А я смогу. Она, конечно, не сестра мне, я тебе признаюсь: она невеста моя.
Макс удивлялся все больше и больше. Эрика — невеста Гуго! Но ведь с ней случилось страшное несчастьеЕ
Морщась, как от зубной боли, Гуго шептал:
— Эрика не виновата. А Рабелиусу я не прощу, будь уверен. Я стяну с него сутану и спущу шкуру. А Эрика не виновата, я это понимаю. Она мне все рассказала. Ее держат у Хейеа по приказу Рабелиуса. Ведь в сумасшедшем доме больные говорят что угодно, и им не верят…
— Как же ты пробрался туда? — спросил Макс, заинтересо ванный признанием Гуго.
— Это неважно, — нехотя бросил Гуго. — Я выкраду Эрику. Но куда ее привести? Где спрятать?
Макс знал, куда нужно доставить Эрику.
— Сюда, Гуго, в институт. Профессор будет всю ночь здесь. Знаешь что, Гуго: если бы мы с тобой встретились пораньше, до того, как ты ступил на свою дорожку, ты был бы хорошим парнем.
— Ты хочешь сказать, что я и сейчас подлец? — Глаза Гуго сузились. — Ошибаешься. Впрочем… — он махнул рукой, — думай как хочешь. Но скажу тебе прямо: долгов и обид я не прощал и никогда не прощу.
— Я не хотел обидеть тебя, Гуго, — сказал Макс, протяги вая руку. — Я только выразил сожаление, что мы поздно встретились.
— Ни черта ты не понял…
Гуго так и не пожал протянутой руки Макса, отвернулся и пошел. Скоро он исчез в сумерках вечера.
Психиатрическую больницу, а попросту сумасшедший дом зна ет каждый житель славного Атлансдама. В городе ходячим было» выражение: «Отправить к Хейсу», Хейс был когда-то министром. Большой мастер почесать язык о ветер, он во время войны без устали твердил, что коммунизму на этот раз придет конец. Он не сменил пластинки и тогда, когда немцев погнали от Волгограда, он все еще говорил: «Это еще ничего не значит, Гитлер соберет силы и снова двинет на Москву».
Когда же русские очистили свою землю от гитлеровцев и пе решли государственную границу, Хейс выдвинул новый тезис: «Русские солдаты, побывав на западе, перекрестятся, вернутся домой уже антикоммунистами и установят у себя новые порядки, по образцу «западной демократии». Говорят, Хейс держал пари с премьер-министром, ставил на кон свою новую виллу, утверждая, что именно тогда-то и придет конец коммунистической России. Но вот война кончилась, коммунизм в России не только не исчез, наоборот, укрепился; больше того, по пути России пошли многие страны, установив у себя действительно новые порядки. Хейса хватил удар. Явившись в парламент, он такое понес, что его тотчас же отправили в психиатрическую больницу, находящуюся в одном из пригородов Атлансдама. Там сумасшедшему экс-министру отвели отдельную виллу, приставили врачей и санитаров. Но Хейс никого к себе не пускал. Забаррикадировав двери, он дни и ночи просиживал на полу, придумывал новый тезис, обосновывающий неминуемую гибель коммунизма. Через неделю дюжие санитары взломали дверь. Они увидели экс-министра мертвым. Хейс лежал на полу, весь в нечистотах.
