Пить хочется невыносимо, а драгоценные капли впустую стекают по вискам… Надо попросить… если получится разлепить намертво спекшиеся губы.
— Пи-ить!
И снова звучат голоса — девичий озабоченно спрашивает, по-стариковски надтреснутый коротко отвечает… Губ касается шершавый край глиняной посудины, тоненькой струйкой льется вода. Сергей глотает. Жадно, не обращая внимания на царапающий горло кадык.
«Еще! Еще!!! Убрали…»
Сергей обиженно всхлипывает и засыпает.
Боль отступила, очнулся разум. Настороженный, как почуявший охотников лис. Разум анализировал поступающие сигналы, но команду открыть глаза не давал: не хотел себя обнаруживать.
Темно, душно, горький дым щекочет горло… тело обернуто чем-то мягким и немного колючим… оленья шкура! С головой укрыли? Тогда понятно, отчего темно и душно.
Надо бы проверить… Сергей шевельнулся — опасливо, чуть заметно. Шевельнулся и замер…
Нет, лицо не укрыто. Значит, либо ночь — тогда откуда духота? — либо кто-то затащил… в нору.
Сергей вообразил стаю умыкнувших пленника мышей… хихикнуть сил не хватило.
«Стоп, — тут же одернул он себя. — Время безумия прошло, пора мыслить трезво.»
Глаза приоткрылись — чуть-чуть, крохотной щелочкой… Сумрак… в двух шагах, обложенный закопченными камнями, примитивный очаг, горка рдеющих углей внутри, над углями пляшут синеватые язычки… позади очага сонно клюет носом щуплый бородатый мужичок в серой домотканой рубахе с красным воротником-стойкой и красной же узорчатой полосой по груди… наверху, над очагом светлеет дымовое отверстие… значит, все-таки день… Вспомнились девичий голос, заботливые руки… неужели пригрезилось? Осмотреться бы.
На зорко бдящего стража мужичок не походил абсолютно… Сергей приподнял голову.
Низенькая — в три венца — бревенчатая стена, от нее вверх — пирамидальная крыша. Частокол тонких жердей покрыт дерниной, между жердями свисают тонкие корешки. В одну из граней пирамиды врезана кособокая дверь. Под дверью — широкая земляная ступенька… Лопарская вежа.[26]
Жилище, по определению скудное, все же несло отпечаток заботливой руки — аккуратно застеленный свежим лапником земляной пол, множество шкур и подушек, на растянутых над головой бечевках сушится нехитрый скарб — шерстяные чулки и рубахи, пимы, сшитые заодно с носками меховые штаны — яры, напротив входа единственная роскошь — затейливо расписанный сундук… Значит была девушка, не почудилось…
Сергей хотел приподняться… в ладонь стегнуло жуткой огненной болью. Не сдержав стона, он рухнул на шкуры.
— Зачем вставал? Лежать натто! Руки лечить, спина лечить… — Мужичок проснулся и осуждающе смотрел на Серегу. Моя десять олень давал! Рука пропадет, обидно будет — зачем давал? Плохой работник купил, совсем пустой человек купил!
Лопарь подбросил в очаг сухих веток, подул на угли, над вспыхнувшим огнем привычно угнездился котелок. По веже поплыли запахи трав. Языки пламени осветили морщинистое стариковское лицо, обрамленное пегими сальными волосами. Водянисто — голубые глаза посверкивали из — под клочковатых бровей, шею прикрывала жидкая седая бороденка.
— Верефка сняли — руки совсем мертвый был, — доверительно сообщил лопарь.
— Я трава собирал, руки лечил. Хороший трава, отец ей лечил, дед…
Сергей впервые глянул на собственные руки. Кисти прятались под толстым слоем намотанных тряпок. Из-под тряпиц торчали стебли распаренной травы. «Обидно ему будет… Работничка прикупил… десять оленей отдал… Не переплатил? И с чего бы Пекка убийцу воина продал? Что-то здесь не то.»
— Зачем тебе работник? — угрюмо спросил Шабанов. — Со стадом управляться некому?
Лопарь молча сунул пальцы в котел — проверил температуру. Сергей ждал.
— Матул не стадчик, — хмыкнул дед. — Нет стада у Матул, половину олень за тебя оттал…
Отвар согрелся. Лопарь снял котел с огня, кряхтя подтащил к Сереге.
— Саттись, Матул руки лечить будет…
Лечить? Шабанов прислушался к организму… и хмыкнул боль на время уступила место физиологии.
— Мне бы отлить сперва… — сознался он. — Терпежу нет.
— Чето делать натто? — недоуменно поднял реденькие почти прозрачные брови лопарь.
Шабанов смутился, и это его разозлило.
— В сортир мне надо, понимаешь? Нет? Правильно, откуда тебе… Как объяснить-то? Воды много пил, теперь наружу просится! Понимаешь?!
— А-а-а! — дед закивал и указал рукой на покрывавшую бедра шкуру. — Телай, я тебе кису наттел.
— Чего?! — Сергей заглянул под шкуру — гениталии обхватывал кожаный мешок.
«Ну изобретатель, мать его!» Смешок отозвался болью по всему телу. Сергей закашлялся.
Лопарь вновь окунул пальцы в отвар, одобрительно прищелкнул языком.
— Будем рука лечить, — заметил он, принимаясь за перевязку.
Скрытое под тряпицами вызывало тошноту. Черная вздувшаяся кожа полопалась, в разрывы безобразными буграми выпирало мясо. Ногти слезли, из ран сочился гной…
Кошмарное предположение заставило похолодеть. Взгляд торопливо пробежал по запястьям, поднялся к локтям… Никакой гангренозной красноты. Крутая травка у деда.
— Хорошо, отнако, — подтвердил Матул. Заскорузлый палец потыкал в торчавшую из ран ало-коричневую мякоть. — Скоро совсем заживать будет.
Лопарь достал из котла свежую порцию травы, аккуратно примотал к кистям. Вверх по рукам потекло приятное, изгоняющее боль тепло. В губы ткнулась невесть откуда появившаяся глиняная плошка.
— Пей, отнако. Очень хороший трава, любой боль гонит. «Ладно, лопарю виднее… без него бы наверняка уже помер!» Шабанов стоически выхлебал содержимое плошки — настой горчил неимоверно. «Что за гадость?» — хотел спросить Сергей, но не спросил. Почему-то неодолимо потянуло в сон…
— Спи, отнако, — посоветовал лопарь. — Тепе спать мноко натто!
Сколько раз он просыпался, чтобы съесть кусочек вареной оленины и увидеть, как лопарь меняет повязки, Сергей не знал. Сопровождавшие процесс длинные стариковские монологи скользили мимо сознания. Память сохранила две беседы.
— Слушай, дед! — Сергей решительно отодвинул поднесенную ко рту плошку с отваром. — Хватит меня наркотой потчевать. Знаешь, что бывает, когда долго такие вещи жрешь?
— Знай, — согласился Матул. — Плоко бывает. Друкой не знай — как без трава тепя живым телать? Скажи?
Сергей насупился, но промолчал. Что тут скажешь?
— Не бойся! — успокоил Матул. — Трава убрать — пять ден весь тело боли, потом еще три ден живот боли, потом опять здоров. Так всекта пыло. Потерпишь.
