Протерозой, 2 апреля.
Утро. Мокрый мальчик привязал веревочкой кусок пластмассы и тоскливо таскает его по лужам. Вот, наконец, он понял унылую безнадежность своего занятия, выпустил веревочку из рук и поплелся в никаком направлении с никакой целью. Проходя, он взглянул на незнакомую тетеньку, в глазах загорелся интерес и сразу погас. Тоска отступила, но лишь с тем, чтобы взять разбег и вернее запрыгнуть ему на плечи. Их глаза встретились, и Одноклеточная ощутила его тоску, как свою.
Тоска жалит неожиданно, именно тогда, когда все удается.
Она вспомнила одну из своих последних записей в дневнике, всего строчка: «Ужас – я не хочу идти домой». Та запись была сделана в пятницу, в конце рабочего дня. В тот день все складывалось прекрасно, замечательно, удачно. Удачно – и потому бессмысленно; бессмысленность спрятана под поверхностью вещей, как черная гниль под светлой картофельной кожицей. Мальчик, таскающий пластмассу по лужам. Символ пустоты бытия.
Она шагнула вперед и подняла руку. Пустое утреннее такси прошуршало мимо, но, передумав, остановилось. Одноклеточная села на переднее сиденье. Таксист включил счетчик и тронул с места, не спрашивая направления, как будто ему тоже было все равно куда ехать.
– Почему не спрашиваешь куда? – спросила Одноклеточная.
– И сама скажешь. Деньги есть?
– Хватит. Давай подальше от центра.
– Подальше – это куда?
– Куда хочешь, я хочу покататься. Я плачу, а ты катаешь.
Таксист оценивающе посмотрел на нее. Она предупредила его вопрос своим.
– Тебя как зовут, парень?
– А тебе какое дело?
– Я тебе разве не нравлюсь?
Таксист посмотрел еще более оценивающе. Он был неплохим представителем мужской породы, хотя как раз породы в нем и не хватало – только грубая и сильная привлекательность. Тело мужчины, мозг ребенка, этика питекантропа – в общем, такой как все. С таким нетрудно иметь дело.
– Другое дело, – сказал таксист, – но не думай, что заплачу. Деньги все равно возьму по счетчику.
Парень был самоуверен – до поры до времени.
Несколько минут Одноклеточная молчала. Раньше она бы сгорела от стыда, если бы сидела молча в присутствии мужчины. По ее прежним предрассудкам женщина была обязана поддерживать разговор. Но именно поддерживать разговор у нее никогда не получалось. Сейчас она молчала свободно, потому что ей хотелось молчать.
– По Четырнадцатой из города, – сказал Одноклеточная. – Не спеши. И не молчи, расскажи о себе.
Она заметила новые нотки в своем голосе. Ее голос заставлял подчиняться. Так говорят люди, привыкшие повелевать.
– Да что рассказывать, – подчинился таксист, – не жизнь, а тоска зеленая.
– Правда, тоска, – согласилась Одноклеточная.
– Хоть бы случилось что, – продолжал таксист. – У людей жизнь интересная – все время то заговор, то переворот, то просто заварушка. А у нас болото, ничего такое.
– Ничего что?
– Это у меня приговорка такая.
– Тебе силу некуда девать?
Она протянула руку и пощупала бицепсы:
– А ты здоровый. И кулаки какие! Вижу, приходилось подраться?
– А то нет! – обрадовался таксист.
– Тогда гуляй по ночам. Что ж ты не гуляешь? Так и молодость пройдет.
– По ночам жена не пускает. А я бы пошел – знаю, интересно бывает. У меня друг ходит, так ему нос сломали. С тех пор успокоиться не может. Пока, говорит, троим носы не сломаю – не успокоюсь. Может, и вправду война начнется?
– Ты бы хотел?
– Хотел бы, но не здесь, а где-нибудь подальше.
– За семью боишься?
– Не, чтоб подальше сбежать. У меня сын, но и сына оставлю. Что это за мужик, если ни с кем не дерется?
– А ты пей.
– А я и пью, только не в удовольствие.
– Точно говоришь, – согласилась Одноклеточная, – без риска жизнь не в удовольствие. А ты чего едешь так медленно – боишься?
– Посты на дорогах, – сказал таксист.
– Боишься?
– Посты на дорогах, – повторил таксист с тупой угрюмостью человека, доходящего до элементарных истин своим умом.
– Поедешь быстро – они не догонят. Или боишься?
Таксист прибавил скорость. Одноклеточная наблюдала за его движениями. Раньше она никогда не водила машину. Теперь пришло время научиться.
Скорость поднялась до ста двадцати.
– Ну как, боюсь?
– Ты хорошо водишь, молодец, – сказала Одноклеточная, – Я тебе хорошо заплачу. У меня дача за городом, покатаемся и поедем туда. Или тебе только деньги нужны?
Таксист ухмыльнулся.
– На деньги мне плевать. От них счастья не бывает.
– Вижу, – сказала Одноклеточная, – что ты настоящий мужик. Таких я люблю. Таких сейчас мало осталось.
Таксист вдруг воодушевился и стал путано рассказывать о своей жене и матери. Эти, по его словам, большие стервы, высасывают из него деньги, а жизни не дают. Ну, жену-то он, положим, бьет, а мать не может. Она этим и пользуется.
– Бедный ты мой, – сказала Одноклеточная и обняла его за шею одной рукой, – ты терпишь, терпишь. Я бы так не выдержала.
– Где твоя дача? – спросил таксист.
– Не спеши, а то споткнешься. Дай, я сама сяду за руль, сама покажу.
– Не дам.
– Не бойся, я мимо дороги не проеду.
Таксист снизил скорость до шестидесяти. На дороге не было никого.
– Давай, садись мне на колени.
– Успеешь, дурак. Я сказала, пусти меня за руль.
Они поменялись местами.
– Ты не очень гони, – сказал таксист, – или тебе не впервой?
– Не впервой, – ответила Одноклеточная, – сейчас сам увидишь.
Она повторяло только что виденные движения. Вести машину было удивительно просто. Вначале каждое движение контролировалось сознанием, но потом проваливалось куда-то вглубь и выполнялось само собой. Через две минуты она уже вела машину не думая.
– Ну как, – сказал таксист, – покаталась?
Одноклеточная прибавила скорость и свернула на боковую дорогу. Боковая дорога уходила в лес и вела неизвестно куда.
Она снова прибавила скорость.
– Не сходи с ума, – сказал таксист, – здесь много поворотов, а дороги ты не знаешь.
– Видно?
– Видно.
– А я не боюсь. Я была мастером спорта, пока однажды не сбила одного дедулю. С тех пор не выступала и не была за рулем.
– И это видно. Видно, что отвыкла.
Машина шла на предельной скорости.
– Ну как, красиво? – спросила Одноклеточная.
– Красиво, как на картинке.
– Смотри, какая у меня реакция, – сказала Одноклеточная и вписалась еще в один опасный поворот.
– У меня не хуже, – ответил таксист.
– Спорим?
– Спорим.
– Тогда так, – сказал Одноклеточная, – я считаю до трех. На счете три я тебя ударю. А ты не успеешь ударить меня раньше или увернуться.
